Рыцарь умер дважды
Шрифт:
Я усмехнулся на последнем слове, и ты вырвала руку, воскликнув: «Я давно не дитя!». Шаг в сторону — подвернулась нога. Ты пошатнулась и сорвалась с крыши; я поймал твое запястье, когда уже несколько секунд ты, наверное, думала, что мертва. Рухнув на колени и свесившись через край, я держал тебя и смотрел на костры, на танцующие фигуры молодых посвященных, на фигуры недвижные — жрецов и стариков. А потом все расплылось и осталось только твое запрокинутое лицо. Ты качалась на огромной высоте. Губы были упрямо сомкнуты, зеленые глаза — глаза чужеземки, ребенка, врага — расширены, но в них тускло леденело гордое ожидание. Я мог отпустить тебя. Ты не закричала бы
Ты молчала, тяжело осев рядом, а я так и не выпустил твою руку, ощущал под ладонью каждую кость. Лицом к лицу в густой зелени, под немыми облаками, незримые и чужие. Я слушал твое дыхание и спрашивал себя, все ли дело в воле мироздания, в священности праздника… или же в том, что ты говорила мне? Говорила и не успела сказать?
— Осторожнее. Никто еще не срывался с неба безболезненно. Только Серебряный Лис и Койот, когда создавали мир.
— Лис? Койот? Это боги?
Твоя бледность сменилась румянцем, холод глаз — блеском. Ты осознала, что жива и проживешь еще какое-то время. Такие осознания всегда отсроченные и острые, когда ты юн.
— Великие духи. Один добр и мудр, второй хитер и вероломен, но на самом деле иногда они становятся противоположностями друг друга. И всегда неразлучны.
— Расскажи мне о них что-нибудь… расскажи.
Ты не благодарила меня за спасенную жизнь, Джейн, хотя ваш народ падок на рассыпание слов. Ты поступила иначе: просто не стала спорить о божественной природе, о Том, в честь Кого носишь крест. В диком саду ты захотела услышать легенду о творении мира, начавшемся с маленького острова и горсти семян подсолнечника. И я рассказал ее, рассказал и другую: как Серебряный Лис и Койот спорили, сколько времени должна длиться злая зима, и как примирились к весне. И еще не одна история вспомнилась мне, хотя я не рассказывал их так давно: они переданы жрецам, искажены и в таком виде текут из поколения в поколение. Дети слушают их как сказки: под Зеленым небом трудно верить в богов Синего.
А ты будто верила. Смеялась, спрашивала о чем-то, в задумчивости пила апельсиновое вино, которое я перенес для нас, позаимствовав кувшин из-под носа у кого-то из Круга. Я вдруг подумал: не такова ли забытая суть праздника Созидания? Не живет ли она в сказаниях, а вовсе не в молитвах? Когда мы прощались, наставал уже новый день, но я не вспомнил о праве пролить твою кровь. Я только спросил:
— Как ты пробралась сюда? Мимо Исполинов не пройти.
Желтое перо лежало все в той же кобуре. Ты вставила его в волосы, поднялась и сказала:
— Вот так. Что ж, прощай, Злое Сердце. И… спасибо.
Ты быстро исчезла среди облаков. В диком саду я был теперь один, а внизу догорали костры. Все давно разошлись спать, а я долго еще стоял на краю крыши и глядел в гибнущую сумеречную пустоту. И мне казалось, все верно.
Мне казалось, все верно, Джейн, но я не сознавал еще сути этого чувства. Мне казалось, все верно, но я не связывал «верно» с тобой. Мне казалось, все верно, но лишь многим позже я понял, что именно.
Позже — когда мы сталкивались в бою.
Позже — когда говорили в запертых покоях.
Позже — когда ты расцвела чужеземной красотой, от которой я наконец понял, как мучились воины, приходившие ко мне за наговорами от пылающего сердца.
Истерзав друг друга, мы поклялись в верности и решились положить конец войне. «Все наладится», — так ты говорила, в последний раз отнимая у меня свои ладони и отступая от Исполинов. А потом ты умерла, Джейн. Моя избранная, моя судьба, моя невеста.
Ты умерла, но я верю: как воскресали герои наших легенд, вернешься ты. Не для тебя ли чужие боги сотворили Саркофаг, из которого вышла некогда первая женщина, вслед за мужчиной, вышедшим из другого? Я нашел его. Я наконец его нашел, в самых черных подземельях Форта. Отчаяние пройдет, ведь мне остается лишь ждать, ждать твоего пробуждения. Спи в холодном камне, моя Джейн. Спи.
…И не доброе ли знамение, что мертвые губы, которые я сейчас целую, кажутся мне чуть потеплевшими?
ЧАСТЬ 3
ЩИТ РАСКОЛОЛСЯ
[ШЕПОТ ЛИНЧА,
ПЛАЧ ИУДЫ,
КРИК ДЖУЛЬЕТТЫ]
Но почему мы клонимся без сил,
Нам кажется, что кто-то нас забыл,
Нам ясен ужас древнего соблазна,
Когда случайно чья-нибудь рука
Две жердочки, две травки, два древка
Соединит на миг крестообразно?
1
ИСПОВЕДНИК
«…И еще… я полюбила мужчину, преподобный. Полюбила, а он полюбил меня, хотя мы бились друг против друга. Мы не разделяли ни веру, ни цвет кожи. Он… совсем другой. И он не здесь. Он очень-очень далеко и теперь будет думать, что я… я предала его, не вернулась. Но я — его нареченная! Я… я… я люблю его, слышите? Наш союз освящен небом, богами, Богом, всеми, кто мог его освятить. А он… он… преподобный, помолитесь о нем, помолитесь, ведь жизнь его вечна, когда, когда же он придет ко мне? Преподобный… скажите, а что в Раю? Скажите, простит Господь иноверца, если тот возлюбит чужой народ, если спасет врагов своих страждущих? Простит блудную дочь, если проливала кровь, если разделяла ложе до брака, если все вокруг отравляла ложью? Простит беглянку? Я ведь беглянка, преподобный. Озера… озера… я не знаю, что по ту сторону неба, но знаю, что по ту сторону воды. Отпустите мою руку, преподобный, отпустите…
Отпустите, она холодная, как озерная вода.
Отпустите, она холодная, как его сердце…»
Я закрываю глаза и в очередной раз позволяю горячечному бреду прошить рассудок насквозь. Упираюсь затылком в стену и плавно перебираю пальцами гладкие бусины обсидиана. Проклятье, стук четок уже не помогает успокоиться. Еще немного — и я сам сойду с ума.
На смертном одре Джейн Бернфилд сказала намного больше, чем я решился поведать ее семье, Адамсу, даже Винсу, и определенно больше, чем я смог осмыслить. И если поначалу я принял услышанное — о краснокожем любовнике, о совершенных убийствах, тем более о том, что на дне Двух Озер скрывается что-то кроме ила и подводных трав, — за бред подступающей агонии, то ныне сомневаюсь. И мне это не по душе.
Первой вехой сомнения были факты, которые я сам напомнил Редфоллу: чистое платье Джейн Бернфилд, ее побег, слова «все должно наладиться». Второй — похищение тела, так похожее на темный обряд. И наконец, третьей — поступки ее сестры. Да, Эмма Бернфилд ведет себя странно в последние дни, и рано или поздно нам придется поговорить. Я пойду за ней и устрою, чтобы она точно не избежала встречи. Девчонка словно намеренно выбирает время, когда я занят, но рано или поздно она попадется. Не сомневаюсь.