Рыцари былого и грядущего. Том II
Шрифт:
Алеппо понравился Хасану не больше, чем Каир. Почему горожане так ничтожны, мелочны? Думают только о пропитании, мечтают лишь об удовольствиях, суетятся, как насекомые. Этих людей не трудно было дёргать за ниточки, заставить их суетится в нужном Хасану направлении. Но зачем? Их ничтожные душонки никогда не загорятся пламенем веры. Им не нужна истина. А скрытому имаму не нужны такие слуги.
Впрочем, в Алеппо Хасан нашёл десятка два единомышленников, которые бросили всё и последовали за ним. Хасан никому и ничего не обещал, кроме скорой смерти. Своего учения он им так же не раскрывал. Да и было ли у него тогда учение? Была лишь уверенность в том, что он на службе у скрытого имама, который выше звёзд. Эта уверенность передавалась
Потом был Багдад и, наконец, Исфахан. Хасан возненавидел города. Нетрудно завоевать мир для имама, но зачем ему такой мир? Мир мелочных страстишек. Его Махди испепелит этот глупый и ни на что не годный мир. Зачем его завоёвывать? У великого повелителя будут особые подданные. Хасан собирал лучших и вёл их за собой. Его армия росла медленно, но не уклонно. Сквозь города они просачивались небольшими группами, увлекая за собой всё новых и новых. Хасан больше не видел в городах своей цели.
Начались долгие годы странствий по горам Западной и Северной Персии. Хасан установил и поддерживал вялотекущую связь с измаилитскими даи Исфахана, формально признавая их власть над собой. Он отправлял в Исфахан гонцов, подробно рассказывая об успехах своей проповеди, с почтением принимал из столицы инструкции, но он давно уже не придавал этим связям со своим руководством никакого реального значения. В горах Хасан был совершенно независим. Кто они такие, эти городские мудрецы, чтобы стоять над Хасаном? Над ним только имам. А имам ещё не явил своё лицо. Хасан ни одному человеку не сказал, что больше не признаёт над собой власть фатимидского халифа ал-Мустансира и не считает его имамом. Придёт время, и ал-Мустансир сам по себе развеется, как пыль на ветру, и все поймут, что фатимидский фалифат — иллюзия, одна только видимость, лишённая реального духовного наполнения. Истина явит себя. А пока не время им знать, что этого ещё не произошло.
В горах, как и ожидал Хасан, его проповедь имела куда больший успех, чем в городах. Особенно охотно шли за ним горцы Северного Ирана — народ дикий, свирепый и очень независимый по натуре, не привыкший признавать над собой никакой власти и не имевший в этом необходимости. Эти дикари уважали только силу. И они видели в Хасане силу. И они пошли за Хасаном.
Горцы были очень неприхотливы и презирали городскую изнеженность. Они видели как неприхотлив Хасан, умеющий довольствоваться одной грубой лепёшкой в день и спящий, порою, на голых камнях, завернувшись в дорожный плащ бедняка. Горцы презирали многословных проповедников, ничего для себя не находя в бесплодных разглагольствованиях. Хасан говорил редко и очень скупо, роняя немногие слова, как драгоценные камни. Горцы уважали воинов, а ни один из них не мог одолеть Хасана в боевом состязании. Когда они видели, как ловко Хасан орудует саблей, это было для них лучшим аргументом в пользу того, что этот человек прав во всём. Горцы были очень набожны. Они не любили говорить о религии, но каждым своим дыханием стремились славить Аллаха. И они чувствовали набожность Хасана, совершенно не показную, не демонстративную, но именно поэтому — настоящую.
Нельзя сказать, что Хасан испытывал к беднякам и труженикам тёплые чувства. Он ни к кому не испытывал тёплых чувств. Но он никогда не призирал бедняков и не смотрел на них высокомерно. Он вообще не видел разницы между богачами и бедняками. Хасан был очень терпим к человеческим недостаткам, но никогда не прощал людям одного — ничтожности помыслов и устремлений. А эту ничтожность он находил и среди богатых, и среди бедных. Среди последних, пожалуй, реже. Не скованные богатством, бедняки чаще проявляли подлинную возвышенность души, устремлённость к чему-то более высокому, чем повседневность с её мелочными заботами. Бедняки, не смотря на всю свою безграмотность, гораздо чаще оказывались людьми мистически настроенными, и только это имело значение для Хасана. Такие вот безграмотные горные мистики и составляли его гвардию. Он не выносил людей, готовых цепляться за свою ничтожную жизнь до последнего издыхания. За Хасаном шли только те, кто готов отдать жизнь в любой момент. Он верил в имама, его люди верили в него. За эту веру все они были готовы умереть, зная, что их смерть теперь уже не может быть бессмысленной.
Хасан говорил со своими людьми, как господин и повелитель. Он никогда не пытался им понравиться, не заискивал и был очень скуп на похвалу. Но он никогда не презирал их, не унижал и не оскорблял. Наказывал, порою, очень жестоко, за непослушание собственной рукой срубил несколько голов. Но это не подорвало, а, напротив, укрепило его авторитет.
Холуйства и раболепства не терпел совершенно. Он не любил унижать и презирал тех, кто перед ним унижался. С ним надо было говорить, не теряя достоинства, как с повелителем, который безмерно выше их, но, не забывая о том, что они тоже слуги имама, как и он — каждый на своём месте. Гордым горцам, которых никто и никогда не мог покорить, это очень нравилось.
Хасан в совершенстве овладел искусством убеждать и обращать в свою веру. Личность его сама по себе покоряла, на него смотрели не только с восхищением, но и с благоговением, и ему не надо было изобретать какую-то особую тактику проповеди. Но он научился не делать лишних движений, не тратил ни одного лишнего слова. Он, собственно, научился быть самим собой. И за ним теперь готовы были пойти десятки тысяч.
Когда Хасан впервые увидел Аламут — страшную крепость на высокой горе, он понял, что его земные странствия закончились — он войдёт в эту крепость и выйдет из неё только с Махди.
Рашид лихорадочно записывал рассказ Хасана. Его глаза горели, руки тряслись, он был вне себя. Слова великого Хасана ас-Саббаха совершенно перевернули его, почти уничтожили, стёрли его душу. Теперь он окончательно понял, почему десятки тысяч людей готовы были идти на Хасаном на смерть. Потому что никогда раньше не было таких правителей. Им выпало счастье служить. неземному человеку. Ас-Саббах принадлежит скорее Космосу, чем этим горам.
Хасан, конечно, не всё рассказывал Рашиду. Многое, вспоминая, он так и не произносил вслух. Говорил ровно, пожалуй, даже монотонно, ни разу не изменился в лице, да и не было у него другого лица, кроме привычной маски. Хасан видел, что уже совершенно загипнотизировал летописца, тот не в себе, надо сделать перерыв.
— Приходи завтра с утра, — сказал Хасан и остался один.
Совершенно один. Он никогда не хотел этого! Он надеялся, что в этой комнате они будут вдвоём с невидимым Махди. Хасан будет обращаться к скрытому имаму и находить в своём сердце ответы. Но ни разу за все эти десятилетия Махди не явил себя ни в одном знаке, ни в одном намёке. Хасан чувствовал, что все его мысли — его собственные, и от Махди ни коим образом не исходят. Почему Махди не захотел посетить хотя бы сны Хасана? Почему?!
Теперь Хасан понял уже окончательно: он потерпел великое и страшное поражение, абсолютно бессмысленно расточив огромную силу среди вселенской пустоты. Это следовало понять уже тогда, когда Хасан стал боятся молчащего Махди, когда перестал ждать его прихода и начал думать о его возможном открытии с ужасом.
— Знаешь ли ты, сынок, как страшно настоящее одиночество? Когда ты совершенно один во всей вселенной. Аллах недостижим, Махди молчит, и космический холод начинает проникать в самые глубины души. Да, сынок, ты, наверное, это знаешь. Ты ведь тоже был очень одиноким.
Хасан опять почувствовал, что на душе стало теплее, холод космоса перестал обжигать душу. Страх ушёл. Хасан чувствовал, что он не один. Старик хотел было опять пойти на свой балкон и, глядя на звёзды, больше уже не пугающие, поговорить с сыном, который — там. Но вместо того он вскочил как ошпаренный, и бросился к книжной полке. Схватил «Новый завет» и стал лихорадочно его листать. Вот они, эти слова ученика пророка Исы Иоанна: «Любовь изгоняет страх». Значит, его страх прошёл, потому что в сердце своём он почувствовал любовь к сыну? Всё так просто? Да, просто до чрезвычайности. Он никогда никого не любил. Он прожил жизнь впустую.