Рыцари свастики
Шрифт:
В конце августа 1945-го Реннтир, отсидев три месяца в американском лагере для военнопленных, бросился на поиски Марты. Когда он нашел ее в Мариендорфе под Кёльном, он чуть было не задохнулся от радости. Наконец она могла родить ему его сыновей. В том, что у него будут именно сыновья, а не дочери, он никогда не сомневался. Первенец Ойген родился в марте 1946 года. 1948 год был неудачный: мертворожденная девочка. В 1950 году родился второй сын — Вольфганг. Реннтир был счастлив: все измерения черепа, которые он тщательно снимал ежегодно с обоих сыновей, подтверждали — оба росли достойными представителями нордической расы. Старший в этом году заканчивал школу и должен был поступать в университет. Он был любимцем отца. Высокий, стройный, белокурый гигант.
Первое место в школе по гимнастике, по велосипеду и лучший снайпер в баскетбольной
Реннтир досадливо поморщился. Все эти мысли, хотя они были и приятны, отвлекали. А ему хотелось сосредоточиться над книгой. Он собирался сегодня написать несколько страниц и, кроме того, подготовиться к завтрашней дискуссии в Гейдельберге, куда его пригласили студенты вместе с журналистом Вальтером Биркнером в качестве оппонента. Книга уже приближалась к концу, и он любовно поглаживал довольно пухлую папку с рукописью, брал ее в руку, взвешивая на ладони, чтобы вновь ощутить приятную тяжесть. Это была его книга, труд нескольких лет жизни, в котором он излагал свои мысли, выстраданные за послевоенные годы. В этой книге он развивал идеи о безрассудности вины за войну, которую возлагают на Германию, о причинах поражения Германии во второй мировой войне, о необходимости покончить с преследованием бывших национал-социалистов. Но самым главным для себя он считал вопрос о возрождении национальной гордости, чувства национального величия немцев. Он был убежден в необходимости всемерного воспитания этих качеств в немецком юношестве.
«Немецкий юноша должен искренне верить в свое высшее предназначение, — перечитывал написанное Реннтир. — Он должен быть убежден, что его родина самая прекрасная и самая могущественная, что его народ самый способный и самый достойный. Эти мысли сами придут ему в голову, если он будет с самого детства, в семье и школе, воспитываться на здоровых народных началах. И в этом воспитании важную роль играет чистота крови, которую мы должны сегодня, в век космополитических идей и безудержной иммиграции, блюсти усерднее, чем когда-либо. Наша страна подвержена невидимому нашествию иноязычных. Более миллиона иностранных рабочих хлынуло в наши города. Наши женщины не могут больше быть в безопасности, как прежде, ходить по своим улицам. Такого не было даже в годы войны. Тогда у нас было пять миллионов человек, согнанных на принудительные работы. Но, несмотря на затемнение, с нашими женами и дочерьми ничего не случалось. Сегодня эти господа называются гастарбайтер — и наши женщины могут без опаски пройтись лишь по ярко освещенным улицам. Мы все являемся свидетелями позорного смешения крови. Чистота нашей нации в опасности! Конечно, мы знаем, что ни в настоящем, ни в прошлом не было народа абсолютно чистого в расовом отношении. Но ясно и другое: смешение не должно быть безграничным. Во все века в любом народе определенная пропорция смешения была законом, который управлял этим организмом. Именно в этом заключается все своеобразие внутреннего настроя каждого народа. Если пропорция изменяется в сторону увеличения, наступает распад, который означает исчезновение могущества национальной культуры; тогда хиреет национальный дух и сама нация начинает разлагаться. Этому тлетворному влиянию смешения рас мы должны противопоставить чистоту нордической расы, бережно хранить и культивировать те образцовые семьи, где нашел прибежище истинный германский дух и где бурлят истоки чистой арийской крови»…
У входной двери раздался
— Заказное письмо для вашей супруги, господин Реннтир, — поприветствовав его, сказал старый почтальон г-н Лерх.
— Ее нет дома. Давайте я распишусь.
— Не могу, господин Реннтир, письмо из-за границы, личное… — начал было Лерх.
— Послушайте, господин Лерх, не ставьте себя в смешное положение. Неужели вы думаете, что в моем доме, у моей жены могут быть от меня тайны?
Реннтир с ударением произнес слово «моем» и, выдернув письмо у нерешительного Лерха, сунул ему несколько пфеннигов и закрыл дверь.
Хотя он и был абсолютно спокоен, но сам факт был необычный. Впервые он видел, чтобы письмо было адресовано не ему, а его жене. Усевшись в кресло за своим письменным столом, он, не колеблясь, вскрыл конверт. Реннтир начал читать. Если бы кто-то со стороны в этот момент посмотрел на него, его бы поразила мертвенная бледность, покрывшая лицо Реннтира. На лбу выступили крупные капли холодного пота. Он достал из кармана платок, машинально вытер лицо, да так и застыл с поднятой рукой, в которой был зажат клетчатый носовой платок.
«Дорогая Марта!
Наконец я смог узнать твою новую фамилию и новый адрес. Я пишу тебе это письмо с превеликой радостью и болью. Как радостно сознавать, что у нас есть сын, который вырос и превратился в прекрасного юношу. У меня нет ни малейшего сомнения теперь, что это мой сын. Ведь ты помнишь, Марта, те прекрасные месяцы, которые мы пробыли вместе, — май, июнь и июль 1945 года? Я до сих пор помню, как чудесно пахла сирень в ту майскую ночь, которую ты подарила мне. Потом у нас было много прекрасных ночей, но та, первая, была для меня неповторимой и незабываемой. И я помню, как ты была взволнована, когда сказала: «Жан, я беременна». Это было в июле. Наше счастье продолжалось, пока не вернулся твой Карл. Ты не захотела уехать со мной. Что ж… Я не виню тебя. Но ты не можешь совсем лишить меня сына. Немцы и так принесли много ужасного мне и моим близким. Во время оккупации Бельгии они расстреляли моего брата и сестру за помощь английским парашютистам. Моя мать погибла во время бомбежки. Я остался один, совсем один. Война и плен отняли у меня молодость. Но я был вознагражден за многое встречей с тобой в те дни, когда вдруг прекратился этот кромешный ад и мирное небо засияло над нами. Мы не верили своему счастью, что остались живы, и бросились очертя голову в океан любви…
После своего возвращения в Брюссель я думал, что забуду тебя, но я пытался обмануть сам себя. Все было напрасно. Я уезжал в Конго и снова вернулся, и меня неумолимо тянет туда, где живет моя первая любовь и мой сын, мой славный Эжен. Как он выглядит, Марта?
Что бы ты ни говорила, я должен вас обоих увидеть! Не для того ведь я искал тебя столько лет, чтобы сидеть в Брюсселе. Один мой старый приятель, который, представь себе, тоже живет в Рансдорфе, сообщил мне, что твой Карл на несколько дней выехал в Гамбург, вот я и решил послать тебе это письмо. Напиши, как мне лучше дать тебе знать, когда я приеду в Рансдорф? И как ты мне представишь Эжена?
Твой Жан Мюнш».
Эжен, Эжен? В помутившейся голове Реннтира прыгало это имя. Он никак не мог понять, о ком идет речь. Эжен, Эжен. Стоп! Так это же он говорит об Ойгене, о его восемнадцатилетнем белокуром красавце Ойгене. Май — июль 1945 года. А он вернулся в конце августа. Ойген родился 23 марта 1946 года. Они тогда оба страшно волновались. Преждевременные роды. Но мальчик был на редкость здоровый. Преждевременные роды… Жан Мюнш… Эжен Реннтир… Чужая кровь.
Гримаса отвращения исказила лицо Реннтира. Правой рукой он открыл ящик стола и, не глядя, на ощупь достал свой старый «вальтер».
— Эжен Мюнш… Эжен Реннтир… Пропорция нарушена. Чужая кровь, — еле слышно шептали его побелевшие губы.
Соседи не слышали выстрела. В этом отношении на «вальтер» можно положиться. Он никого не беспокоит.
Эрика
— Роланд!
Напряженный голос, произнесший его имя, заставил его вздрогнуть. В распахнутых дверях комнаты стояла Эрика. От неожиданности он даже присел. Потом вскочил и бросился ей навстречу. От волнения и невероятности случившегося он совсем растерялся.