Рыцари свастики
Шрифт:
— Нет, — растерянно протянул Грифе.
— Прочти. Очень полезная книга.
Травля продолжается
На учредительный съезд НДП Биркнера не пустили, хотя его журналистские документы были оформлены по всем правилам. Дюжие парни, стоявшие у входа в «Дёренер Машпарк», мрачно посмотрели на него, и один из них, сплюнув американскую жевательную резинку, процедил сквозь зубы:
— Не велено пускать. Именно тебя. Вот твоя морда.
И он показал Биркнеру его фотографию. Когда Вальтер начал ссылаться на свои журналистские обязанности, тот же парень — видимо, старший среди распорядителей — с ухмылкой заметил:
— У тебя свои обязанности, у нас — свои.
Биркнер понял, что разговор продолжать бесполезно, и отправился обратно в отель. Был промозглый вечер с мелкой въедливой изморосью. В такую погоду у него теперь ныла левая рука, поврежденная в плече во время мартовской дискуссии в Гейдельберге. Ему было неприятно вспоминать об этом. До сих пор у него сохранилось то отвратительное чувство безысходности и беспомощности, которое он испытал в университетском дворе, когда его избивала толпа разъяренных молодчиков. Пожалуй, до тех событий он верил во всесилие разума и здоровой логики. Но, оказавшись тогда лицом к лицу с орущей массой людей, он впервые почувствовал звериную ненависть толпы. Он был распят на мостовой в мгновение ока. И если бы не полицейские машины, которые прибыли по вызову ректора, напуганного возможным самосудом толпы на университетской территории, то не сносить бы ему головы. После этой дискуссии он шесть недель провалялся в гейдельбергской больнице. Вместо лица у него была сплошная ссадина, левая рука в плече вывернута, сломан средний палец на правой руке, на обеих ногах сзади глубокие порезы, сделанные каким-то острым железным предметом. В горячке первых дней Вальтер продиктовал две статьи для своей газеты о событиях, связанных с дискуссией в университете. Редактор звонил ему и выражал благодарность: тираж вновь подскочил на несколько тысяч. Но потом Биркнера охватили тоска и безразличие. У него было такое чувство, что только он один всерьез волнуется и переживает, что рядом с мирными жителями ходят и ведут свою зловредную агитацию неисправимые наци и новоявленные сторонники нового фюрера.
В 1963 году вышла в свет книга Удо Валенди «Правда для Германии — вопрос вины во второй мировой войне». Издательство, выпустившее книгу, рекламировало ее такими словами: «Первая книга молодого немецкого историка по вопросу о вине в развязывании войны… В этой книге доказывается, что навязанные догмы о «немецкой вине» не смогли отвлечь молодежь Германии от деловых исследований в области истории и заставить ее отказаться от немецких жизненно важных прав. Тезис о «вине» Германии в развязывании второй мировой войны опровергнут!»
Биркнер прочел эту книгу, уже лежа в больнице. Он написал гневную рецензию, полную тревоги за будущее развитие страны, в которой фальсифицируется история, оправдывается агрессия и воспевается реваншизм. В день опубликования рецензии в его палате с грохотом раскололось окно и в комнату влетел булыжник. Благодаря лишь чистой случайности он не размозжил голову соседа Биркнера по койке, учителя истории из местной школы.
— Вы думаете, война окончилась? — сказал побледневшему историку Биркнер. — Нет, она продолжается.
Биркнер тогда многое обдумал, лежа на больничной койке. Он понял, что выступления таких, как он, защитников демократии встречают массированным и организованным отпором. Он подсчитал, что в сред-нем на каждое его выступление только в центральной печати появлялось пять-шесть опровержений, выпадов и откровенной ругани. Что же касается непосредственно событий, связанных с дискуссией в Гейдельберге и самоубийством Карла Реннтира, то это был настоящий поток злобной клеветы против левых сил, которые якобы затравили честного патриота, довели его да самоубийства. Праворадикальные газеты изображали Реннтира как мученика, как жертву «распоясавшейся демократии». «Дейче зольдатен-цайтунг» опубликовала сообщение о смерти Реннтира, снабдив его следующим предисловием: «10 марта смерть отняла у нас известного журналиста, учителя и бывшего офицера Карла Реннтира. Это известие, единодушно замалчиваемое в официальной печати, глубоко потрясет всех, кто знал Реннтира и научился ценить его как высокоодаренного писателя и искреннего, безупречного человека». Самоубийство Реннтира дало повод многим другим правым изданиям опубликовать некрологи. Во многих городах праворадикальные и неонацистские организации провели митинги, посвященные его памяти. Книжный дом Отто Ройтера, расположенный в Виллингсхаузене у Гамбурга, организовал 2 апреля траурный митинг, посвященный памяти Карла Реннтира, в большом зале гамбургского Дома патриотов на Тростбрюкке, 6. А книжный магазин «Талия» в Гамбурге на Германштрассе, 16 выставил в своей витрине бюст Реннтира и журналы с его статьями.
Находясь в больнице, Биркнер получил несколько анонимных писем с угрозами в свой адрес. Неизвестные писали ему, что смерть Реннтира на его совести и он поплатится за это своей головой.
Биркнер теперь уже знал, что это не просто угрозы нескольких маньяков. За каждым письмом стоял не один человек, а целая организация. Постепенно он понимал, что существует группа лиц с единым руководством, которая планомерно и продуманно организует его травлю.
Окончательно это стало для него ясно после возвращения из больницы. Когда он поднялся в свою мюнхенскую квартиру, к нему сразу же заявилась фрау Людендорф.
Официальным и необычно сухим голосом она заявила:
— Господин Биркнер, я вынуждена досрочно расторгнуть с вами контракт о сдаче жилой площади и просить вас в возможно более короткий срок покинуть эту квартиру.
— Простите, фрау Людендорф, но чем все это можно объяснить? Кажется, я исправно плачу квартирную плату, не устраиваю ночных оргий, не мешаю соседям, не ломаю мебель…
— У меня нет к вам в этом отношении претензий. Но этого еще недостаточно для того, чтобы проживать в моем доме.
— Какие же условия я нарушил или не соблюдал?
— Видите ли, господин Биркнер, ваша последняя деятельность в левой печати создала вам в обществе дурную славу. Вы нападаете на священные для каждого настоящего немца и настоящей немки понятия, — фрау Людендорф сделала ударение на слове «настоящий», — как фатерлянд, национальный престиж, германская раса. Вы обвиняете наших солдат в зверствах и подрываете солдатский дух, вместо того чтобы блюсти его в нашем народе и особенно среди нашей молодежи.
Но вы забыли, что я родственница генерала Людендорфа и не могу быть равнодушной к охаиванию славы немецкого оружия.
Фрау Людендорф впала в необычайное волнение. Грудь ее высоко вздымалась, в ее глазах метались искры возмущения.
— Мне очень жаль, фрау Людендорф, что я не в силах объяснить, насколько глубоко вы ошибаетесь во мне. Я тоже немец и люблю свою родину. Именно поэтому я выступаю против тех, кто снова злоупотребляет понятием нации, — сказал Биркнер.
— Не думайте, что это только мое мнение, — с вызовом заявила фрау Людендорф. — Ко мне приходили без вас двое молодых людей. Они объяснили мне, кто вы такой, раскрыли глаза на ваши связи с коммунистами. Знаете ли, в моем доме никогда не было красных и не будет!
— Какая чушь! — возмущенно заявил Биркнер.
— Если вам и этого мало, — фрау Людендорф распалилась и уже не могла остановиться, — то я должна сказать, что не желаю из-за вас рисковать своим состоянием.
— ?? — Глаза Биркнера были похожи на два растерянных вопроса.
— Да, да. Не делайте наивных глаз. Эти молодые люди сказали мне, что у вас плохой гороскоп в этом году и ваше жилище будут преследовать пожары.
— Успокойтесь, фрау Людендорф, я понимаю ваши чувства. И будьте спокойны за вашу квартиру: я завтра же выеду из нее.