Рыцарство
Шрифт:
– Сестра говорит, что ты обманул её, Энрико.
Крочиато усмехнулся, повернулся к обступившим его друзьям и веско сказал.
– Пальцем не тронул.
– Ты лгал мне, ты обманул меня, - злобно прошипела Чечилия, - ты обещал и солгал мне!!
Амадео видел, что Энрико уверен в себе и не лжёт, и осторожно спросил Чечилию.
– А что он говорил вам, Чечилия?
– Что любит. Клялся, божился! Говорил, что обожает меня...
– Энрико...
– Пальцем не трогал, - снова безмятежно сообщил Котяра самое нужное для дружков, все же упреки Чечилии пропускал мимо ушей. Однако на физиономии Энрико медленно проступало что-то совсем нерадостное.
– Так ты говорил ей, что любишь?
– поинтересовался граф. В тоне Феличиано было чистое, лишенное гнева любопытство. Он тоже видел, что Котяра не лжёт.
На лице Энрико вновь обрисовалось что-то кошачье.
– Ну... говорил.
– Врал?
– Почему? Спросила пармская ветчина голодного кота: 'Ты меня любишь?' Кот честно и ответил: 'Люблю'. В чём ложь-то? Всё было честно. Любит кот ветчину и сожрал бы с удовольствием, если бы не знал, что ветчина - хозяйская, и за неё его самого после на перекладине над сортирной ямой за хвост подвесят. Девицу люблю, я ей так и сказал, жениться не могу - не по зубам ветчина. Я всё честно и сказал.
– Чечилия, - Амадео уже подозревал, что в этой истории больше от комедии, нежели от трагедии, - вы никогда не казались мне глупышкой. И вы не из тех, кто позволит себя обмануть.
Чечилия шмыгнула носом.
– Я тоже так думала. А что в итоге? Я всегда любила его - ещё девчонкой. Видела его шашни, крутились эти деревенские потаскухи вокруг него, в штаны ему лезли, злилась я, но думала, подожди, Котяра, подрасту - я ещё устрою тебе! Из монастыря вернулась - видела, что закружил он вокруг меня, как кот возле прошутто, я-то куда покраше этих коров тосканских буду, с которыми он на сеновалах валялся, да и поумней не в пример, башку я ему вскружила, а теперь он, кот паскудный, опять в сторону?! Не женюсь, говорит! Не могу, мол. Врёт всё, жердина у него к животу липнет, с одного поцелуя дубеет, всё он может...
Амадео улыбнулся, заметив, что Северино закусил губу и пошёл красными пятнами, однако сословие монашествующих в лице епископа Раймондо сохраняло на лице достаточно безмятежное выражение. Он стоял, обняв своего нового родственника Амадео, и даже не поморщился. Было видно, что всё это кажется ему суетой, ничуть не занимает и мыслями его преосвященство уже в Риме, - ведет богословские дебаты с епископом Манчини из Сиены - своим старым оппонентом.
Граф же Феличиано усмехнулся.
– Не слишком ли ты много знаешь, Чечилия, для своих семнадцати?
Смутить сестрицу не удалось.
– А ты вообще бы помалкивал, братец, Катарина говорила, что с тринадцати лет девок портить начал, а мне в упрек ставит, что я в семнадцать понимаю, откуда у коровы телята!
Граф возмутился.
– Чушь!... В четырнадцать!... кажется... и не портил я девок... что там портить-то было, ты помнишь, Энрико?
– Да, - кивнул тот, - хуже они не становились.
– Кстати, Котяра! Мне Амадео кое в чем покаялся, - вспомнил граф.
– Помнишь тогда на запруде... Мессир Северино ещё обозвал нас бесстыжими, а мессир Лангирано выступил третейским судьей меж нами и присудил победу мне...
Этот эпизод Энрико помнил уже годы. Он кивнул.
– И что?
– А то, что он просто отомстил тебе за поцелуй Изабеллы. Оказывается, победил ты.
– Какой ещё Изабеллы?
– вмешалась Чечилия.
Энрико Крочиато закусил губу и улыбнулся.
– Я это чувствовал... Амадео, как мог ты впустить в сердце ревность и зависть? Так отомстить счастливому сопернику...
– Восстановление справедливости было приятно Котяре, но что толку было от того сегодня?
– Прости, Энрико.
– Господь с тобой. По счастью, я ничуть тебе не поверил. Но и ты, Чечилия, вздор несёшь.
– Котяра повернулся к девице.
– Девиц мы с твоим братцем не портили. Они от того только расцветали.
– Спать с девицами - грех сие блудный, - вынес определение по предикату суждения епископ.
– Мы не спали, - в один голос заявили Котяра и граф.
Чечилия зло прошипела.
– А ты вообще молчи, Котяра! Блудников и потаскунов ждет ад!
– Ошибаешься, кисочка моя, неизреченно милосердие Господне, и смывает грехи наши покаяние, а я регулярно каюсь дружку моему Раймондо, вот он тут, соврать не даст, и он грехи мне отпускает. А отпущенные грехи и бесы в день Страшного Суда вспомнить не могут!!
– Не отпущенные, а раскаянные! А ты, раскаявшись на словах, как пёс на свою же блевотину возвращаешься!
Богословская дискуссия грозила затянуться, и тут граф неожиданно перебил сестрицу.
– Уймись, бестия. Что ты визжишь-то, как поросёнок? Я правильно ли тебя понял? Ты, что, замуж за него хочешь?
Чечилия кивнула, даже притопнув для веса по полу изящной ножкой.
– Ты - Чентурионе. А он...
– Феличиано усмехнулся, - ну, дворянство он какое-никакое раскопал, однако для тебя оно жидковато. Он куда как не нищий, но ты ему не по карману. И сама же говоришь, потаскун он блудный, gattо in gennaio, котяра мартовский. И верно сие. И всё равно под него хочешь?
– Tanto va la gatta al lardo che ci lascia lo zampino!Не все коту масленица!
– синьорина Чентурионе блеснула глазами, - угомонится. Сусло бродит - из чана выскакивает, перебродит - вино выходит. Его хочу.
Энрико всё это время вяло переминался с ноги на ногу и перестал улыбаться. Он понимал, что отношения с красоткой Чечилией рано или поздно закончатся, был внутренне готов к этому, но сейчас было тоскливо. Девчонка до крови оцарапала сердце и подлинно взбудоражила душу. С ней он чувствовал себя семнадцатилетним, возвращались первая робость и подавляемая страстность, а яркость чувств и мощь обаяния девицы, её остроумие и живость привели к тому, что он, просто влип в неё, как в смолу, сдуру попался, как волк в капкан. Сердце стучало, голова кружилась, неимоверно напрягалась плоть. Теперь он понял, что маленькая плутовка была куда менее наивной, чем ему казалось, и нарочито кружила ему голову, но её прикосновения были так игривы и сладостны, наполняли его таким блаженством... Чечилия молодила и опьяняла, одурманивала и сводила с ума. Теперь всё кончалось.
– Ну, а ты что молчишь, Котяра?
– обратился Чентурионе к помрачневшему Крочиато.
Тот с трудом скрываемой злостью пожал плечами.
– А что я? Я знаю, что она - Чентурионе, а я - Крочиато. Графство мне не купить.
– А если отдам девку?
Энрико некоторое время смотрел в пол, потом смысл сказанного дошел до него. Он выпрямился и посмотрел на Чентурионе как на сумасшедшего.
– Что? Ты... ты что? Ей пара Паллавичини... Ланди... А я кто?
– А что за разница? Знал я этих Паллавичини да Ланди...
– Глаза графа на миг потемнели, - опять же, выйдет за Паллавичини - родит Паллавичини, выйдет за Ланди - приплод будет Ланди. Дому Чентурионе от неё пользы, как с козла молока.
– Глаза графа неожиданно потеплели, он подмигнул Крочиато, - к тому же ты у нас теперь рыцарь потомственный, с пергаментами, не какой-нибудь побирушка-христарадник, такому не грех и с графьями породниться, - усмехнулся напоследок граф.
– Да и права сестрица-то. Хватит шляться, Котяра, март твой кончился...
– Феличиано ухмыльнулся, - слово дал жениться - женись. И не бойся. Это не больно. Я вон уже дважды женат был - и жив...
– он невесело усмехнулся.