Рюссен коммер!
Шрифт:
– Как лечит? Кровопусканием?
Тетяна перевернула меня на живот.
– Ягодицы раздвинь руками, – деловито сказала она.
– Да, да, кровопусканием, – закивала Мадина. – Делается надрез в нужном месте, на щеках, на лбу, а сверху ставятся банки.
– Ты не думай, она этому училась, у неё и сертификат есть, – сказала Тетяна, выдирая мне волосы из задницы.
Я посмотрела на комод, там стояли дипломы и сертификаты, в рамках, на русском, украинском и арабском.
– Два часа не мыться, сутки ничем
Я оделась, достала триста крон, протянула ей. Она суеверно кивнула на стол:
– Туда положи. Плохая примета, денег не будет.
Провожая, она протянула мне две визитки, свою и Мадины, на случай, если у меня есть подруги мусульманки. На её карточке было написано про эпиляцию и маникюр, на визитке Мадины – про хиджаму для женщин и детей, от всех болезней и в косметологических целях.
– Я, кстати, ещё убираюсь, стригу и делаю интимные причёски, – крикнула мне вслед Тетяна, когда я уже сбегала по лестнице. – И шью!
С Бу мы встретились недалеко от дома, где я жила, на набережной Страндвэген, самой дорогой улице Стокгольма. В 90-е её звали русской: стремительно разбогатевшие бандиты скупали здесь квартиры. Только высокие налоги и холодное лето спасли Швецию от нашествия наших нуворишей, выбравших более тёплые и весёлые страны.
Бу был в моём вкусе, голубоглазый, светловолосый и угрюмый. Только смотрел на меня, словно я прозрачная, и вообще вёл себя, будто я напросилась на свидание, а он, так уж и быть, согласился. Я подумала, что, видимо, не понравилась ему. Зря только эпиляцию делала.
– Я работаю в музее, – сказал Бу.
– Искусствовед?
– Нет, бухгалтер.
Я задумалась, как представиться.
– А я политический активист. Наверное, ты читал обо мне в «Дагенс Нюхетер». Ну, или в «Экспрессен». Я бежала от пыток. Мне цепляли клеммы на соски, обливали водой и пытали током, – мне хотелось сквозь землю провалиться, я и сама не знала, зачем каждый раз рассказывала это.
– Я не читаю газет. Люблю рыбалку и ходить на лыжах.
Я немного опешила. У него была странная манера общения.
– Да, лыжи я тоже люблю. И оперу.
Не зная, что ещё рассказать о себе, мы просто пошли по набережной. С одной стороны тянулись уличные кафе, а с другой были припаркованы яхты.
С борта Cinderella донеслась песенка Петры Мёде, с которой она выступала на «Евровидении»:
Proper and polite and private is our style
Never ever talk on a train
And if we see a stranger throw us a smile
He’s either a drunk or insane.
– Ты родился в Стокгольме? – спросила я. Не потому, что мне это было интересно, а просто чтобы хоть что-то спросить.
Бу презрительно скривился:
– Разве я похож на стокгольмца?
Я пожала плечами. Никогда не думала, что это для кого-то могло прозвучать
– Я из Керуны, – гордо сказал Бу. – Знаешь, где это?
– О да, знаю, это Заполярье, – обрадовалась я. – А я из Мурманской области.
Бу посмотрел на меня с любопытством. Потом достал мобильный, открыл Google Maps и попросил показать ему мой город. Я ткнула пальцем в то место, где российско-финская граница вдавалась клином в Кольский полуостров.
– Почти что на одной широте, – уважительно закивал Бу. И в его взгляде появилась даже какая-то нежность.
Мы зашли в кафе. Официант принёс меню и пледы.
– Слабый алкоголь – для изнеженных стокгольмцев. А суровые северяне пьют водку, – сказал Бу и заказал две по пятьдесят.
Когда официантка принесла водку, Бу поднял стопку:
– Na zdorovje!
– Нет-нет-нет, мы так не говорим никогда! – замотала я головой. – Это штамп из голливудских фильмов. Так говорят поляки, а не русские.
– Вы никогда не говорите «Na zdorovje»? – удивился Бу. – А что же вы говорите?
– «За встречу» – если пьём с друзьями, «за знакомство» – если с кем-то новым.
Бу попробовал повторить, но вышло кое-как. Мы выпили и заказали ещё по пятьдесят.
Стоило нам выяснить, что оба выросли за полярным кругом, как между нами появилась какая-то неуловимая близость. Мы по-прежнему много молчали, но это молчание больше не тяготило.
– Мы, шведы, любим быть правильными, – наконец сказал Бу. – Говорить правильные вещи, совершать правильные поступки. И очень гордимся тем, что мы правильные.
– О, ну, русские-то наоборот. Мы очень любим быть неправильными. Произносить вызывающие речи, совершать безрассудные поступки. Это для нас предмет особой гордости.
Мы выпили за то, что мы такие разные.
Когда нужно было чем-то заполнить разговор, я обычно рассказывала новости из России. На шведов действовало безотказно, они слушали, как дети слушают страшные истории перед сном, про чёрную руку, скажем, или гроб на колёсиках.
– Наша полиция арестовала отшельника-старовера.
– Кого?
– Отшельника. Старовера. Он шёл из Сибири босиком, с посохом, завернувшись в тряпку.
– Почему босиком? – не понимал Бу. – Почему завернувшись в тряпку?
– Потому что он отшельник, они странные, эти отшельники.
Бу опрокинул стопку и так посмотрел на меня, что я прочитала в его взгляде: «Да вы все там в вашей России с прибабахом».
– И куда он шёл?
– В Кремль.
– Зачем?
– Изгонять бесов из Путина.
– Кого изгонять?
– Бесов. Нечистую силу. Это было смешно, пока его не арестовали. Сейчас он в тюрьме. Его обвиняют в создании террористического сообщества, потому что по пути к нему присоединились другие люди. А это от пятнадцати до двадцати лет. Моим друзьям столько и дали.