Ржавые листья
Шрифт:
В дверном проёме стояла Горлинка, сестра. Некрас сдержал удар, нога замерла всего в вершке от её лица, но девушка уже шарахнулась назад, споткнулась и села на пол.
— Ты чего? — со зримой обидой возмутилась она. — Размахался тут копытами, как лось.
— Я не лось, — гордо ответил Некрас. — Я Волчар.
— У волчар копыт не бывает, — мстительно отрезала Горлинка. — А ты ими машешь, значит — лось!
Кметь миролюбиво рассмеялся и помог встать сестре на ноги.
— Ладно, не сердись, сестрёнка. Ну не ударил ведь я тебя.
— Ещё бы он ударил! — вновь возмутилась Горлинка. — Да я б тебя тогда…
Она села на лавку, косо глянула на Волчара — всё ещё дулась.
— Отец где? Не здесь разве?
— Отца только что вызвали к великому князю, — значительно сказал Волчар, падая в отцовское кресло. — Мыслю, по какому-нито делу.
Горлинка сделала большие глаза, играя изумление, хотя она на самом деле была просто рада. Семья Волчьего Хвоста за минувшие двадцать лет слишком привыкла быть около государских дел, и без того ныне не мыслил себе существования своего господина даже самый последний холоп при дворе воеводы. Потому неявная опала Волчьего Хвоста ощущалась с болью всеми при дворе, даже ближними дворовыми девками матери. Хотя вот сына, Некраса Волчара эта неявная опала пока что никак не коснулась — и в службе его не обходили пока, и чести менее не оказывали. А вот сестра и мать, по их словам уже ощутили остуду со стороны дочерей и жён киевской господы, — женщины на такое всегда горазды. Волчар усмехнулся: мужик ещё ничего не решил, а баба, не приведи Перун, про что-то прознает, — уже как про сделанное трещит.
— Чего ухмыляешься? — вновь разозлилась Горлинка. — Что ещё за дело?
— Ну отколь же я-то знаю? — пожал Некрас плечами.
Упало недолгое, но тягостное молчание.
Кметь подумал пару мгновений, потом рывком выкинул себя из кресла.
— Куда это ты? — подозрительно спросила Горлинка.
— Вот сколько раз говорил, — не кудакай!
— Ну и?.. — девушка и ухом не повела.
— На Подол, — мимоходом, как о чём-то незначительном, обронил Волчар. — Дело у меня там есть…
— Знаю я эти твои дела, — сварливо сказала Горлинка. — Эти дела Зоряной зовут, верно? Чародеева дочка?
Некрас остоялся, замер от неожиданности.
— А ты отколь?.. — он не договорил.
— Оттоль, — насмешливо ответила сестра. — Не ты один на беседы ходишь. И не у тебя одного глаза есть.
Волчар не ответил больше ни слова, только улыбнулся и подмигнул сестре, обернувшись с порога.
Подол.
Торгово-ремесленное сердце Киева.
Здесь живут купцы, мелкие торговцы и офени, мастера, подмастерья и юноты. Здесь продают и покупают всё, что делают в пределах трёх тысяч вёрст опричь Киева и делают всё, что продают и покупают в пределах трёх тысяч вёрст опричь Киева.
Деревянные хоромы крупных купцов и дома ремесленных мастеров жались к Горе, вытянувшись вдоль Боричева взвоза. А чуть ниже, зажавшись между Почайной, Глубочицей и Днепром, сгрудился по речным берегам сам Подол — причудливое скопище разномастных домов. Лес в Поднепровье уже дороговат, не то, что сто — двести лет назад. Потому из дерева строятся только настоящие избы зажиточных хозяев, а сельский люд да городская беднота живут в глинобитных хатах да полуземлянках. Так проще и дешевле. Однако же, глинобитная хата — не значит, маленькая и нищая. Иная мазанка или землянка побольше рубленой избы будет. А только всё одно — чести меньше.
Здесь же стоят и мастерские, пышут чадным жаром кузницы, удушливо воняют мокрой и горячей глиной гончарни, кисло смердят мокрыми кожами скорняжни. Мастерские стеклодувов и златокузнецов стоят ближе к Горе, дабы знатным покупателям не надо было далеко ходить за занятными красивыми и дорогими вещицами.
Некрас Волчар миновал чванливые улицы богатой части Подола, жители коих так яро гнались за роскошью и богатством вятших города Киева, старались походить на городскую и княжью господу. Путь его лежал вовсе даже не сюда. Потекли мимо кривые и прямые, узкие и широкие улочки нижнего Подола.
Кметь шёл пешком. Вроде оно и невместно, а всё же не дело средь бела дня, да вне службы на боевом коне по Подолу разъезжать. Да и любил Волчар ходить пешим.
Чародей Прозор жил на Подоле уже года два. Выходец из каких-то полуночных земель — не то из Новагорода, не то из Плескова, не то из Полоцка, Ладоги ли там… Толком этого никто не знал, да и не старался особо узнать. Нелюдим был чародей Прозор, как и всем прочим чародеям положено. Во всяком случае, так утверждали досужие любители почесать языки. А поскольку никакой обиженный чародей им типуна на язык не сажал, стало быть, правду болтали, — рассуждал народ и верил. На правду, как известно, не обижаются. Дочь же Прозора была не столь нелюдима, как отец, часто бывала на беседах молодёжи, хотя её многие сторонились и там — как-никак, дочка чародея, мало ли…
Прозор жил в обычной рубленой избе, причём было видно, что строил её не какой-нибудь простой плотник, а настоящий мастер отколь-нито из Обонежья. Кондовая сосна возносила свои стройные ряды аж до восемнадцати венцов. Горница на подклете, маленькое гульбище под самой крышей. На Днепре, да и во всей Киеве таких мастеров по дереву мало. Крытая тёсом крыша была увенчана медвежьим черепом, грозно скалящимся на тесные улицы Подола. Прохожие часто неодобрительно качали головой — не в лесу, дескать. Но вслух вызвать своё недовольство никто не осмелился. Попробуй — чародею-то. Сосновые брёвна не успели ещё даже потемнеть — избу рубили по личному заказу самого Прозора.
Некрас остоялся перед воротами, услышав со двора звонкий голос Зоряны, — она что-то пела. Уж что-что, а петь она умеет, — усмехнулся сам себе Волчар. Прежде чем войти в чужой двор, он оглядел избу. Несмотря на то, что Прозор жил в Киеве уже два года, а с его дочкой Некрас был знаком с самой масленицы, здесь он ещё не бывал, не доводилось как-то. Что-то ему в избе чудилось непонятное, зловещее что-то, что ли. Несколько мгновений Некрас задумчиво стоял, потом тряхнул головой и рассмеялся. А кабы ты не знал, что здесь чародей живёт, так тож бы так думал? — словно услышал он голос отца, самого здравомыслящего человека, какого он знал в жизни. Решительно толкнул тяжёлое полотно калитки.
Зоряна с утра затеяла стирку, а теперь развешивала бельё во дворе. И как всегда за работой, пела.
Далеко летят гуси-лебеди, На крылах несут да тоску-печаль, По-над улицей да над городом С яра полудня да на полуночь…Кто-то неслышно подошёл сзади. Почти неслышно. Зоряна кинула взгляд через плечо, — сзади пристально-изучающе глядя на неё, стоял отец. Такого его взгляда порой пугались. Многие, опричь неё, Зоряны. Отца она не боялась никогда, даже когда узнала от него всю правду про него и мать. Только иногда ей казалось, что она его ненавидит. Впрочем, это быстро проходило.