Ржавые листья
Шрифт:
— Пей, — протянул чашу Прозор.
Чаша оказалась неожиданно холодной, а внутри вместо воды оказалось вино, настоящее кипрское. Некрас удивлённо вскинул брови, но опорожнил чашу, не раздумывая. В ноздри ударил странный запах: резкий, но приятный. Вкус тоже был странным — сквозь вино пробивался шалфей, тирлич, мяун и что-то ещё, неузнанное — не был Волчар травником, вой он был, кметь.
Что-то тяжёлое бухнулось в изголовье. Волчар скосил глаза, — Прозор пристраивал на лавке тяжёлый шар из тёмного стекла. Ты отколь всю эту справу берёшь,
Уже засыпая, он успел услышать гаснущие слова Прозора:
— Смотрите сюда, в шар. Сначала будут самые древние воспоминания. Они же и самые редкие, примерно раз в сто лет. Чем ближе к нам, тем чаще…
Навалилась тяжёлая, разноцветная темнота.
Я был — мой предок, основатель рода, оборотень Крапива.
Солнце медленно клонилось к окоёму. Зубчатый край соснового бора уже окрасился алым. Я обернулся — справа от меня стоял отец, тоже глядя на солнце. Почуяв мой взгляд, он тоже оборотил лицо ко мне и улыбнулся.
— Полнолуние ныне, — обронил он многозначительно. — Пошли.
Лес надвинулся тяжёлым полумраком, дышал в уши и затылок мягким звериным дыханием.
— А… оборачиваться только в полнолуние можно? — мой голос невольно дрогнул.
— Не только, — отверг отец, оглядываясь по сторонам. — В иное время пень надо и заговорённый нож… ну да ты знаешь. Да только опасно это.
Я непонимающе глянул на него.
— Будешь часто оборачиваться — годам к сорока станешь волком навечно. И речь людскую забудешь, зверем станешь несмысленым…
Отец вдруг прервал свою речь и бросился наземь, перекинулся через голосу. В следующий миг из вороха одежды вынырнул дородный матёрый волчище. Сел и пристально глядел на меня, чего-то ждал.
Меня вмиг охватили страх и любопытство, какое-то странное чувство, острое желание оборотиться вслед за отцом и отчаянный страх навсегда остаться волком.
Волк что-то угрожающе прорычал, и я, решась, тоже бросился оземь…
Я был — вой князя Божа, Кудим Волчий Клык.
После вчерашней битвы войско готов отступило за реку… как там она звалась? Дан, Дон… не помню. Конунг Винитар был согласен на мирное докончанье с ополчением словенских родов. На том берегу готы уже ставили огромный белополотняный шатёр, где должны были встретиться конунг Винитар с нашими старейшинами-боярами и князем Божем.
А вот и князь!
Звучно протопотали конские копыта. Народу ехало много — сам Бож, двое его сыновей и все старейшины — семь десятков человек. Шитые золотом и серебром зипуны, наборные брони и островерхие клёпаные шеломы. Шестеро конных слобожан с копьями наперевес — почётная стража-сопровождение — не для опасу, чести ради.
— Ещё б им не мириться, — пробурчал кто-то сзади. — Коль мы их подпёрли, да россы, да Баламир-хакан…
Я недовольно дёрнул плечом, неотрывно глядя на тот берег, где с лодьи уже
В этот миг на том берегу звонко заревел рог, и на толпящихся около лодьи бояр со всех сторон ринули готы с оружием наготове. Слобожане бросились было навтречь, да куда там — вшестером против двух сотен. На том берегу восстал крик и гам, слышный даже семо. Сотники заметались было, да что там… пока лодьи снарядишь, там уж всех перебьют…
Я был — вой князя Кия, Рябко Переярок.
Каменистые увалы, поросшие полудиким виноградом, тянулись на полночь, перемежаясь жёлтыми пятнами глиняных проплешин.
Богатая страна Угол. Жалко оставлять.
— Богатая страна, — словно подслушав мои мысли, повторил кто-то рядом. — Жалко оставлять.
Я невольно скосил глаза. Ого! Сам князь Кий Жарыч!
— Гой еси, княже.
— И тебе поздорову, — кивнул князь. — Ладно, мы сюда ещё вернёмся.
— А сей час… не осилить?
— Куда… — вздохнул князь. — Ромеи ныне сильны. Аттила погиб. Сыновья его тоже…
— Как? — ахнул я. — И Денгизих?
— Месяц назад, — хмуро кивнул князь. — Аспарух его разбил. И убил. Голову отослал в Царьград. Гунны ныне слабее, чем мы, и нам не помощники. Угол придётся отдать.
— И… куда мы ныне? — у меня невольно дух захватывало. Впервой такие важные дела обсуждали со мной, обычным воем-сторонником.
— Ну как куда, — пожал плечами князь. — Домой. На Рось. Там ныне работы много будет. Город будем строить.
Я был — вой князя Воронца Великого, слобожанин Чапура Белый Волк.
Широкие раздольные угорья плавно стекали в степь к полудню и вырастали в горы к полуночи. Планины.
Империя тёплых морей. Вот она. Мы впервой пришли пощупать её мягкое подбрюшье так близко.
Я бросил взгляд на князя и невольно залюбовался. Младший внук князя Кия неподвижно высился на коне, пристально и неотрывно глядя на полдень, на готовящуюся к наступу тяжёлую конницу ромеев. Шесть тысяч кованой рати ширили строй полумесяцем, готовясь сорваться в стремительной скачке.
Мы тоже были готовы. Двенадцать сотен конных терпеливо ждали, когда ромеи ударят первыми. Тогда ударим и мы — навстречь.
Солнце висело в зените, проливая наземь щедрые потоки расплавленного огня.
Лето. Червень-месяц.
Ромейская конница медленно потекла вперёд, больно сияя на солнце начищенными латами.
Князь решительно взмахнул невесть когда обнажённым мечом и угорья рванулись навстречь…
Я был — вожак ватаги отселенцев, Беляй Волчар.
Крики доносились отколь-то спереди. Я вслушался.
— Пришли! Пришли!
Лес и впрямь расступался, открывая простор. Телеги вышли на окраину леса и заморённые кони остоялись, устало поводя впалыми боками. Отселенцы расходились в стороны, уступая мне дорогу.