Ржавые листья
Шрифт:
— Гой еси, добрые люди, — обронил я, шагая через порог. Сел за стол. Поднял глаза на послов. — Здравы будьте, господа — и ты, князь Мстивой Ратиборич, и ты, боярин Твёрд Державич.
Боярин, сухощавый радимич, на сей раз разомкнул губы:
— И тебе привет, славный воевода Свенельд. Рад видеть тебя в добром здравии.
Князь же и на сей раз остался верен себе, — только что-то неприветливо пробурчал под нос. Ну, погоди, невежа древлянский, — подумал я, начиная свирепеть. — А ещё князь!
Мстивой Ратиборич и впрямь был древлянский князь — племянник печально известного князя Мала. Нынешние киянско-древлянские отношения — дело печальное, сложное и многотрудное, а завязались они сорок лет тому. Я невольно содрогнулся — чересчур хорошо помнил, как тогда всё сотворилось. И ведал даже то, чего не ведал более никто во всём Киеве. Да и средь древлян многие забыли. А я вот помнил. Отчасти ещё и пото, что был одним из главных виновников.
Сначала Ингвар-князь пошёл собирать дань в древлянской земле. Но допрежь того был заговор, мой, великой княгини и древлян, коим к тому времени изрядно надолызла наша власть. И князь Ингвар попал в древлянскую засаду, а князь Мал казнил его в размычке между двух берёз. А потом княгиня Вольга моими ратями предала мечу и огню Искоростень и всю древлянскую землю резню, казнила князя Мала, детей его вывезла к себе в Киев в заложники, а стол в Искоростене отдала брату Мала, — Ратибору, отцу этого вот спесивого валуха. Тот князь был сыну не в пример, хоть и ел из Вольгиной руки, а казнённого брата ей не простил: стал на сторону Святослава и воевал вместе с ним и против козар, и против греков. В тот год, когда Вольга померла, потеснился для Вольга Святославича, Овруч ему уступил, себе только Искоростень оставил. А на меня всегда косо глядел, да и сына Мстивоем не зря ж назвал. Да только, вот незадача, погиб Ратибор при Доростоле. А ныне сын его даже и говорить толком не хочет. Сам десять лет тому Вольга Святославича подбивал с Киевом воевать, Ярополка свергать — сам на древлянском столе сесть хотел…
Неслышно, но всё ж оторвав меня от навязчивых в последние мыслей о прошедшем, на пороге появился Варяжко. Протянул мне тонкую круглую палку-скиталу.
— Ныне нам, братие, надлежит решить, чего мы хотим, — тяжело сказал я, нарушая затянувшееся молчание. — Решить, что для того делать. И выбрать верховного воеводу.
Краем глаза я заметил, как при последних словах весь подобрался князь, и про себя язвительно подумал: ишь, губы-то раскатал. Небось, уже себя мнишь верховным воеводой? Хрен тебе. Не для того я всю эту кашу заварил, чтоб в последние дни поводья выпустить, да древлянскому увальню всё подарить. Я эту победу столько лет ковал… тебе и не снилось. Жалко, Лют не дожил… ничего это тебе Мстивой Ратиборич, тож припомнится.
— Чего тут решать? — недовольно буркнул Мстивой, видно, заметив, как я на него гляжу. А глядел я на него на редкость неприятно. — Выступать надо, не мешкая, да на Киев идти.
Между делом я намотал бересто на скиталу, выправил края свитка по резам на палке. Грецкая выдумка совместила буквы в надлежащем порядке. Прочёл написанное и приподнял брови. Вот мы и победили, — сказал мне внутренний голос.
— Это, конечно, так, — прищурился радимский боярин. — Только сколь мы ныне войска выставить возможем? Радимичи с тысячу воев наскребут. Немного, хоть и немало. А древляне?
Мстивой сверкнул недобрым взглядом — а тяжёл взгляд у древлянского князя! — в сторону радимича.
— Да уж не меньше, — процедил он. — Тот погром давно минул, оправились древляне.
И впрямь. Тому погрому уж лет сорок минуло, новые вои выросли, уже и за Вольга их много воевало… я-то помню.
— Добро, — уронил я, низя взгляд. — Я возмогу сотни две выставить, не более, но это сразу. А через месяц ко мне смогут прийти с полтысячи воев, когда прослышат.
Князь Мстивой, не скрываясь, скривился — похоже, не особенно верил моим словам. Да я и сам… не особенно верил. Две сотни — вот то, что заслуживало доверия.
— Ещё сотен семь придёт из Чернигова. Возможно и больше. Вот, — я показал всё ещё свёрнутое бересто, отданное вестоношей. — Это письмо от черниговского воеводы. Он с нами.
— Кто? — жадно спросил Твёрд Державич, вмиг оживясь. — Слуд или Претич?
Я в ответ только усмехнулся и смолчал. Твёрд слегка насупился, но возмущаться не стал — понимал. А вот князю древлянскому это вновь не по нраву пришлось, но он тож смолчал.
— Теперь иное, — продолжал я, шаря глазами по лицам обоих. — Чего мы хотим?
— Как это — чего? — непонимающе спросил Мстивой Ратиборич. — Киев взять! Разрушить змеиное гнездо! Камня на камне не оставить! Вытравить проклятое семя калёным железом! И вернуть благие времена…
— Благие — это какие? — подозрительно спросил Варяжко. — Уж не те ли, что каждый князь — сам по себе, и каждая земля — врозь?
— Ну да! — Мстивой даже пристукнул кулаком по столу. — Вернуть народам свободу!
— Не дам! — рявкнул я неожиданно для себя, да так, что у самого в ушах зазвенело. — Я за эту державу кровь свою лил, а ты… ты — мне… смеешь такое…
Я задыхался, сам не понимая, что со мной. Нашарил ворот, рванул — так что резная деревянная пуговица отлетела и покатилась по полу.
— И впрямь — не стоит так-то, — спокойно сказал Твёрд Державич. — Что-то ты, Мстивой Ратиборич не в ту сторону засупонил. Твой отец за ту державу тож воевал ещё в те поры, когда ты и аза в глаза не видел. А ты всё это похерить хочешь?
Мстивой сузил глаза и насупился, по челюсти заходили желваки. Замолк.
— Что черниговцы-то пишут? — спросил Варяжко, поймав мой многозначительный взгляд.
— Да того же самого хотят, что и Мстивой Ратиборич, — усмехнулся я тяжело. — Киев спалить. Только в том, чтоб все — врозь, они не согласны. Они Чернигов главным на Руси сделать хотят…
Я вмиг понял, что проговорился. Варяжко сделал мне страшные глаза, но было поздно. Мстивой обрадовано расхмылил, но тут же вновь надулся. Боярин же Твёрд удовлетворённо усмехнулся, вмиг поняв имя черниговского воеводы.
И впрямь — чего бы это воеводе Слуду, великокняжьему наместнику, желать пожара, потока и разорения Киева? Он бы уж скорее мою да Варяжко сторону принял. А вот тысяцкий Претич, коренной черниговец, потомок северянских бояр…
Да ладно. Чего и в самом деле-то на свой хвост оглядываться?
— А я вот иначе думаю, — вкрадчиво произнёс Твёрд Державич. — Совсем иначе.
Помолчал несколько мгновений.
— Не любо жить поврозь. Не для того мы кровь свою лили в войнах да походах. Да только и так, что Киев или Чернигов над всеми — тож не любо. Надо так, чтоб все земли — вместе. В каждой — своё княжение. А только войны промеж землями — запретить. А набольшего, великого князя — выбирать. От всех земель. И при нём — совет вятших. От всех земель!