Ржавые листья
Шрифт:
Из-за огромной сосны на несколько мгновений выглянула, покачиваясь, большая змеиная голова, не по-звериному умно глянула ему в лицо. Исчезла. Уползла.
Фюльгья!
У каждого человека есть свой призрачный двойник. Фюльгья. У кого-то — волк, у кого-то — ястреб. У него, Авайра — змей.
Херсир мог бы поклясться Одином — таких змей не бывает. Здесь, не бывает, в Гардарике.
Увидеть фюльгью — к смерти. Ответить венду вдруг стало невероятно трудно.
Я не заставлю тебя долго ждать, Один…
— Выходи, — хрипло отозвался хёвдинг.
Мечи, шипя, вылетели из ножен.
Лесная, недавно проросшая трава на поляне, мохнатые ветки елей
Один — с малолетства в походах и набегах, семи лет вместе с отцом бежал из бондэрского посёлка Кунгхалле к викингам, но ещё помнил скальные вершины Халогаланда. Набеги, походы, бои и грабежи вытопили жир из тела Авайра, а руки привыкли убивать без сожалений и колебаний.
Второй — с малолетства в походах и набегах, десяти лет подался к викингам и отомстил их хёвдингу за гибель отца, поморянского боярина Ратибора, и матери, дочери финского старейшины рода Лосося, морской воительницы. А после подался на службу к полоцкому князю Рогволоду.
Звон мечей поднял в небо птичью стаю, её крик гулко ударил по ушам. В четвёртой или пятой стычке Авайр не сдержал в руке меча, но поймал следующий удар варяга на наруч. Железная пластина разлетелась пополам, но меч сдержала. Херсир кувырком ушёл от нового выпада, вновь подхватил с земли свой Варг. Какова насмешка судьбы — варягу предстоит погибнуть от Варга! — мельком подумал Авайр, но тут же вспомнил про фюльгью. Не варягу предстоит остаться сегодня на этой лесной поляне.
Стемид в обратном развороте вновь попытался достать урманина в лицо. Не смог.
Ему начинало надоедать это бессмысленное махание мечами. Как, похоже, и Авайру.
Урманин левой рукой метнул в Стемида швыряльный нож, варяг отбил его ударом меча и тут же едва не опоздал защититься. Гадюка, рассекая лёзом воздух, раздражённо зашипела, и Авайр попятился.
Плохо дело, — подумал Стемид отрешённо. Прыгнул, в могучем замахе целя вспороть урманину живот, но чужой меч не пустил Гадюку даже прикоснуться к кольчужному плетению. Всё на миг замерло в неустойчивом равновесии, и варяг, больше не колеблясь, в пол-обороте ударил Авайра локтем, разорвав кожу на щеке урманина краем наруча. Кровь хлынула на лицо. Авайр отшатнулся, и Гадюка врубилась ему в ногу. Урманин упал на колено, Стемид стремительно развернулся, его клинок взлетел над головой Авайра.
Смерть!
Радужным многоцветьем сиял Биврёст, и валькирия на белом крылатом коне приветственно вскинула над головой меч.
Глава третья Воля Рарога
Последующие пять дней слились для Волчара во что-то однообразное и длинное. Хлопал в парусе ветер, лодья ходко бежала вниз по Припяти, а змеиное кольцо Прозора по-прежнему указывало на полуночный восход, помаленьку, едва заметно отклоняясь к полуночи. Дул сильный и ровный попутный ветер, шевелил вершины береговой чащи, на верстовой глади реки катились крупные плоские волны, чуть раскачивая лодью.
Собранное из причудливо изогнутых брусьев-рёбер и досок обшивки, намертво притянутых к хитро выгнутому хребту, тело лодьи в двенадцать сажен длиной и четыре сажени шириной бежало по реке. На воду поглядишь — вроде и быстро бежит лодья, а на берег глянешь — еле ползёт. Чуть гудела и поскрипывала щегла, строганная из цельной кондовой сосны, гудел в парусе ветер. Лодья в день делала не менее ста вёрст — по течению да под парусом-то чего и не сделать. Тянулись с обеих сторон берега, густо поросшие густым лесом, а то и светлым сосновым бором, с высокими красными ярами да суглинистыми откосами, с низкими песчаными мысами, покрытыми белоствольным березняком. Часто и лоси, и медведи выходили напиться к реке. Мужики косо поглядывали, сглатывая слюну — играла вечная мужская страсть к охоте.
— Эх, кабы лук, да подгрестись поближе…
— А то вовсе на берег высадиться да зверьё погонять…
— Непуганое, видать…
— Погоняешь, как же, — хмуро говорил кормчий, страхолютый чернобородый мужик. — Гляди, как бы самого древляне или дрягва не погоняли. Может, они уже у берега сидят, дожидаются.
После такого ответа разговоры стихали, и мужики, охмурев, сидели молча. До нового зверя, вышедшего напиться.
На второй день ветер переменился, застав их мало не у самого устья Припяти — теперь он дул прямо на полночь, а река, как назло, поворачивала к полудню.
— Эх-ма, кабы завтра он перешёл, как мы вверх по Днепру пойдём, — сплюнул хозяин лодьи, купец Живляк. Ветер вмиг отомстил, вернув плевок ему прямо на штаны. — Тьфу ты, пропасть…
И велел купец вынимать вёсла. Пришло и Волчару время на весло сесть.
Да и ладно — Некрас хоть и не на море вырос, а такой работы не боялся. Сын русского гридня — не изнеженный грецкий или там агарянский вельможа, что не только весла, порой и меча-то в руке не держивал. Руки радовались работе.
Лодья вновь рванулась вниз по течению, дружно взбивая волны пятью парами длинных сосновых вёсел.
— Эх, раз!
— И ещё — раз!
— Шиб-че!
— Ра-зом!
С каждым выкриком кормчего лодья словно выпрыгивала на миг из воды и перелетала вперёд.
Кто-то из гребцов, умаясь от скуки и однообразной работы, заводил песню. Пел что попало, лишь бы складно да размеренно, чтоб легче было грести:
Вы, ребята, не робейте! Свою силу не жалейте!.. Э-э, дубинушка, ухнем! Эх, зелёная сама пойдёт! Идёт Идёт Идёт Идёт Идёт Идёт Сама пойдёт Идёт Идёт Идёт Идёт Идёт ИдётГребцы дружно подхватывали, рвали вёсла. Песню перебивали пронзительные крики чаек, над лодьей стремительно проносились серебристые косые крылья. Падая к воде за добычей, чайка стремительно чиркала по воде крылом.
На лугу стоит девчонка, Ищет, ищет поросёнка… Э-э, дубинушка, ухнем! Эх, зелёная сама пойдёт! Идёт Идёт Нейдёт Пойдёт Идёт Идёт Сама пойдёт Пошла Пошла Пошла Идёт Идёт Идёт