Ржавые листья
Шрифт:
Куря хлопнул в ладоши — холоп, по облику алан или козарин, быстро внёс небольшой стол, кувшин, от которого вкусно пахло грецким вином и деревянную тарель с заежками.
— Это дочь моя поёт, младшая. У неё мать уруска, из уголичей, вот и научила, — пояснил степной владыка, разливая вино по кружкам, и вдруг добавил. — А ты думал, я не признал тебя, Сырчан?
— Кто я такой, чтобы напоминать о себе хакану? — пожал плечами вестоноша.
— Когда-то ты был близким другом
— Это было давно, — равнодушно ответил Сырчан-Игрень.
— Не так уж и давно, — покачал головой хакан. — Тогда тебя уже звали Игренем.
— Это мать так пожелала, — обронил вестоноша, пряча лицо за кружкой. — Она тож русинка была, как и твоя жена, только не из уголичей, а из полян.
Помолчали, прихлёбывая вино.
— Как он погиб? — спросил Куря неожиданно.
— Кто? — не понял вестоноша.
— Бек-хан Илдей.
Перелесок расступался посторонь, пропуская урусскую дорогу, едва заметную и мало натоптанную. Не любят урусы ездить посуху. Горой, как они сами говорят. Больше-то водой, на лодках или кораблях.
Правый берег Днепра высок и крут, лесами порос. Дорог там мало, но проехать можно. А на левом, пологом берегу, дорог ещё меньше, понеже — болота. И потому та дорога на левобережье, кою печенеги в спешке избрали, мимо Любеча ни в коем случае не пройдёт.
Длинной змеёй текла от Чернигова к Любечу рать бек-хана Илдея, спешили верные друзья-печенеги на помощь к запертому в Родне великому князю Ярополку, старшему сыну великого Святослава Игорича.
Войско вышло из леса на ополье и невольно остоялось, сбилось в нестройную кучу. По всему ополью стройными рядами стояла латная пехота, стеной горели алые щиты, поблёскивало солнце на рожнах копий. И реял над ратью алый стяг с Рарогом.
Никаких сомнений в том, чья это рать, у бек-хана Илдея не было: на ополье стояло никак не менее двадцати пяти сотен пешей рати — у Ярополка такого войска и в помине нет.
Уже понимая, что это конец, Илдей обнажил меч и звонко проорал:
— Вперёд, кангары!
Честь воя не даст ему попасть в полон, — говорили во все времена. Печенегам, несмотря на то, что сочиняли про них досужие грецкие писаки — ведомо то Илдею было, ведомо! — тоже была ведома войская честь. С глухим горловым рёвом они хлынули вперёд, растекаясь вширь и вытягиваясь в лаву.
Словенско-варяжская рать, наставив копья, двинулась навстречь размеренным шагом.
Удар двух ратей был страшен. В треске ломающихся копий, звоне мечей и глухом стуке щитов, в клубах пыли страшная коловерть топталась на одном месте, не в силах пересилить. Словенские стрелы били
И тут слева бросилась в наступ конница Владимиричей. Гуща боя перед Илдеем распалась, и он оказался лицом к лицу с конным словенским кметьем, вмиг узнав знамено на его щите:
— Добрин-беки?!
Добрыня в ответ только злобно оскалился, но не задержал удара ни на миг. Серое калёное железо бросилось в лицо степняку, и мир опрокинулся, становясь на дыбы…
— А ты как уцелел? — после недолгого молчания спросил хакан.
— Повезло, — пожал плечами Сырчан. — Близко к лесу был.
— Много раз я говорил брату моему, бек-хану Илдею, — задумчиво сказал Куря, комкая в руке бороду, — что не будёт добра от его дружбы со Святославом и Ярополком.
— Что теперь-то?
— И это верно, — понурился хакан. — Твои хозяева зовут меня в поход. Не время ныне, кочёвка у нас, но степные батыры умеют держать слово, ты знаешь это. Мы придём. Пора окончательно извести род Святослава.
Степь зашевелилась.
Закопошилась,
пошла,
заходила волнами.
К ставке Кури со всех сторон стекались мелкие загоны всадников — слух о новом походе, обещал золото, славу и рабов. Давно уж не было таких походов, подрос молодняк, те, кто не нюхал войн Святослава Игорича, но жаден был до удальства. Душа вновь просила великих походов и свершений.
Глава третья Вода песчаны, кровь песчаны
На выходе из хорома великого князя остановил теремной холоп-вестоноша:
— Княже… прибыл вестоноша от Волчьего Хвоста.
Владимир удивлённо выгнул бровь:
— Чего это вдруг? А зови…
Вестоноша привёз длинную, написанную свитке бересты грамоту от обоих воевод — и Волчьего Хвоста, и Роговича. Прочтя, великий князь бросил грамоту на стол, — она вмиг свернулась в трубку, как живая. Владимир Святославич несколько мгновений недвижно сидел, тупо глядя в пространство, потом задумчиво протянул, оттопырив нижнюю губу и теребя её пальцами:
— Н-да… Ишь, навыдумывали, умники высоколобые… И власть везде своя, и старший князь заместо великого… — и холодно усмехнулся. — Много хотят — словен иначе как в кулаке не удержать.
Потом резко оборвав сам себя, великий князь вдруг спросил у вестоноши:
— Ты сам-то в том бою был?
— У Ирпеня-то? — уточнил вестоноша. — Вестимо, был.
— А служишь кому? Военежич или Гюрятич?
— Волчьему Хвосту служу, Военегу Горяичу, — с лёгкой гордостью в голосе ответил вестоноша.