Ржавый капкан на зеленом поле(изд.1980)
Шрифт:
— Фрейлейн Инга?
— Да, это я.
— Значит, записка предназначена вам.
Закладывает свою тросточку под мышку и сует руку во внутренний карман светлого летнего пиджака.
— Сейчас, сейчас, момент… Господин профессор просил, чтобы вы срочно написали ответ… Сейчас…
Ему неудобно, ему неловко, тросточка мешает. Он тычется ею во все стороны и в конце концов роняет.
— Пардон! — даже покраснел, то ли оттого, что нагнулся за тросточкой, то ли от сознания собственной неловкости.
Ну
— Заходите, пожалуйста.
— Да, да, благодарю, фрейлейн.
И шагнул в прихожую.
Я заперла дверь, взяла из его протянутой руки листок. И обомлела.
На листке ровным счетом ничего не было!
— Так ведь…
Представляю, какое у меня было лицо!
А он мгновенно преобразился. Глаза округлились, в них загорелось злорадство — ну в точности волк, которому удалось провести маленьких глупых козлят.
— Тихо-тихо-тихо!
И теснит меня в глубь квартиры, в кабинет.
Так ловко у него это все получилось, что не успела я опомниться — и уже сижу в глубоком кресле в простенке между окнами. А он одной рукой просовывает между гнутыми подлокотниками свою тросточку, чтобы помешать мне подняться, и одновременно другой рукой прижимает за плечо к спинке кресла.
Меня в жар бросило от стыда и гнева. Ах, думаю, мокрица ты, хилячка! Так дать себя провести! И кому! Это же не волк даже — паршивый кот Бонифаций!
Рванулась изо всех сил. Нет! У него руки прямо железные!
— Тихо-тихо-тихо! — И еще смеется: — «Молилась ли ты на ночь, Дездемона?»… Да, вы же, кажется, не молитесь.
И снова звонок у двери. На этот раз долгий, требовательный. Ну, подумала я, все пропало! Второй. Его сообщник.
Но тут вижу, нет, он сам насторожился. Откуда-то в руке появился странной формы пистолет: рукоятка короткая, словно обрезанная, а узкое дуло, наоборот, намного длиннее обычного и на конце словно вздуто.
— Тихо! — Черное отверстие ствола смотрит мне прямо в глаз. — Тихо! Тихо!
Словно он все слова на свете позабыл, кроме одного этого «тихо».
Опять звонят. Еще настойчивее. Несколько раз подряд.
— Барышня! Русская барышня, я опять забыла, как вас звать! — Узнаю надтреснутый старушечий голос. — Откройте же скорей! Мне трудно держать! Приходится звонить носом — заняты обе руки.
— Кто это? — шепчет в ухо мой Бонифаций. — Только тихо!
— Соседка. Мадам Фаундлер.
А старушка все названивает:
— Барышня! Барышня, я знаю, вы дома, вы только что открывали тому господину с палочкой.
Лицо у Бонифация скомкалось, как у резиновой игрушки. Пробормотал:
— Эта идиотка поднимет на ноги весь дом.
— Да, — подтвердила я, не скрывая радости. — Да! Уж она-то не отвяжется!
Кот
— Откройте! Но только не вздумайте… Уложу на месте и вас и ее!
Вцепился в меня своими железными пальцами, потащил к двери. Сам стал за угол стены.
Я повернула ключ.
Мадам Фаундлер держала в руках большое овальное блюдо со штруделем.
— Ай-яй-яй! — Не переступая порога, она обиженно качала головой.
— У нас, в Южном Тироле, не так встречают гостей! Конечно, когда поживешь хоть немного в этой Вене…
А я стою и лихорадочно соображаю. Рвануться сейчас на лестничную площадку — получу пулю в спину. Пущу ее в квартиру — опять вместе с ней попаду в лапы Бонифация. И тогда уже не вырваться. Последний мой шанс!
А рука сама подбирается к ключу. Замок ведь неисправен. Если вытащить ключ и захлопнуть дверь, его не открыть. Придется тогда Бонифацию взламывать дверь, а на это уйдет время.
Все решила Альма, верткая крохотная собачонка мадам Фаундлер. Она крутилась тут же, возле ног хозяйки. Но вдруг насторожила ушки и кинулась с визгливым остервенелым лаем в глубь коридора.
В следующий момент, выхватив ключ из замка, я выскочила из квартиры, с силой захлопнув за собой дверь. Оттолкнула ошарашенную мадам Фаундлер, не выпускавшую из рук блюдо со своим штруделем, и понеслась вниз по лестнице.
Мои каблучки дробью стучали по ступенькам, Бонифаций ломился в запертую дверь. Собачка заходилась лаем. Бедная мадам Фаундлер истерически вопила: «Что такое? Что такое? Альма! Успокойся, Альма!»…
В этом благочинном доме, где на лестнице лишний раз даже чихнуть не решаются, сто лет, наверное, не слышали такого шума.
Дверь подвала была отперта. Я пробежала к сарайчику наших квартирных хозяев, дрожащей рукой едва попала ключом в замочную скважину.
Дальше уже пошло проще. Заложив дверь на засов, я перевела дух. Прислушалась. Даже сюда долетал шум с лестничной клетки. Что там? Повыскакивали из квартир? Схватили Бонифация?.. Ну да, заперлись, наверное, на все свои цепочки и засовы!
Отец описал точно: дверь сарайчика вела в подвал другого дома. Одного только он не мог предвидеть: парадный ход отпирался изнутри не простым нажатием дверной ручки, как у нас, а ключом, которого у меня, разумеется, не было.
Пришлось ждать, когда кто-нибудь спустится и пройдет на улицу.
Теперь мне уже стало страшно. Я плакала.
Толстая старуха в черном кружевном платке, которая выпустила меня из подъезда, неодобрительно посмотрела на мое залитое слезами лицо:
— Эх, девочки, девочки! И предупреждают их, и уговаривают, и наказывают…