С ключом на шее
Шрифт:
С моря наползает туман; он тащит за собой промозглый холод, от которого синеют руки и закладывает нос. Ветер стих, и непривычная, оглушающая тишина становится настолько плотной, что слышно, как капли оседают на листья. Яна тянет дядь Юру за руку, торопясь дойти до Коги, пока он не передумал.
— Погодка шепчет, — тоскливо говорит он. Яна бросает на него быстрый настороженный взгляд, но он послушно ускоряет шаги, и она позволяет себе отвлечься, чтобы снова отжать штанину и стряхнуть кровь. — Прям как тогда… — бормочет дядь Юра. — А ты молодец, не то что мой лоботряс. Зря только Светлану до белого каления доводишь. Она ж тебя любит, старается… У меня вот тоже падчерица будет.
Яна стряхивает с ладони накопившуюся кровь, и дядь Юра дружески пожимает ее руку. Пальцы совсем немеют.
— Но ты не бойся. Ты, главное, отведи меня к нему, а там разберемся. Куда это годится: дети уже погулять боятся выйти, боятся, что зарежут…
Запыхавшись на подъеме, дядь Юра замолкает.
На вершине он замирает, и Яну по инерции отдергивает назад. Воспользовавшись моментом, она поправляет в кармане нож, снова начавший чиркать по ноге. Они стоят, почти касаясь плечами, и смотрят на лежащую под ногами черную гладь озера, подернутую серебристой паутиной тумана. Коги похоже на зеркало, повернутое изнанкой кверху.
— Вот, значит, как, — медленно говорит дядь Юра. — Я его по всему городу искал, а он все это время здесь сидел…
В его голосе слышна досада за напрасную работу.
Яна отжимает совсем уж отяжелевшую штанину и стряхивает кровь. Лямки ранца натирают плечи. Мир застилает туманом; мир плывет и покачивается, и мгла заползает в голову. В голове все серебристое. Такое тихое. Скрипка выскальзывает из-под локтя, падает на упругое сплетение березы, и в шуршание капель вплетается слабый гул потревоженных струн. Ре опять спустила, думает Яна. Вечно она спускает.
Она тянется подобрать чехол, но дядь Юра не замечает ее движения. Он держит слишком крепко. Цепляется за ладонь так, будто ее рука — ветка, на которой он висит над пропастью.
— Я его на хоккей хотел отдать, — мечтательно бормочет он, глядя на Коги.
(…однажды папа приходит забирать ее из садика вместе с дядь Юрой. Яна бросается навстречу, и папа наклоняется и широко разводит руки, а дядь Юра смотрит поверх ее головы, и вид у него, как у Фильки над тарелкой манной каши, которую, как ни крути, придется съесть. Повиснув на папиных руках, Яна оглядывается и видит, как Ольга толкает в бок худого черноволосого мальчика. Яна не помнит, как его зовут. Он редко бывает в садике, потому что все время болеет, а когда появляется, с ним никто не хочет играть, потому что он все время ноет и просится к маме. Он ест пенки с молока; это ужасно противно, но каждый раз за обедом Яна не может удержаться — и смотрит. Мальчик с недоверчивым видом пересекает зал, и Яна с изумлением понимает, что дядь Юра — его папа. Это странно и как-то неправильно. Он просто не похож на чьего-нибудь папу).
— А в ней ни кровиночки не осталось, — с жутким спокойствием говорит дядь Юра. — Лежала вся зеленая, лицо какой-то дрянью перемазано, то ли слюной, то ли пеной. А он в это время у соседки чаи гонял.
Яна еще раз пытается дотянуться до скрипки. Туман наливается багровой темнотой, и мышцы мелко дрожат, как будто от неимоверных усилий. Дядь Юра просто забыл, что держит ее. Сдавшись, Яна прикрывает глаза и ждет, когда под веками перестанут плыть тошнотворные ядовито-зеленые пятна. Очень хочется спать.
— Ну я теперь разберусь с ним, — решительно говорит дядь Юра и, чуть косолапя, спускается к берегу, волоча Яну за собой, как набитую ненужными вещами сумку.
Дядя
Стоя на берегу Коги и держа за руку убийцу, она впервые думает: а что, если Голодный Мальчик не выйдет?
— Ну и где твой дружок? — спрашивает дядь Юра, и его тонкий голос вспарывает неподвижный воздух. Он сжимает Янину руку, отпускает, сжимает снова, тискает, как комок пластилина, когда не знаешь, что лепить. Яна выворачивает свободную руку и чешет о бок предплечье, на котором снова появились зудящие выпуклые блямбы. Рукоятка ножа в кармане больно бьет по косточке замерзшего запястья.
— А ну вылезай! — раздраженно говорит дядь Юра. — Я тут не в прятки с тобой играть пришел.
Яне становится смешно. Конечно, Голодный Мальчик не выйдет, он дурак, что ли. Ей придется все сделать самой, как и собиралась. Так даже лучше: в подъезде могли засечь, а сюда никто не придет. Никто не узнает… кроме, разве что, Голодного Мальчика. Но он никому не скажет.
А может, его больше и нет, потому что теперь на Коги будет жить она. Наверное, ей придется найти кость и вырезать из нее трубочку, но сейчас на это нет времени.
Прикусив губу и стараясь двигать рукой как можно незаметнее, она вытаскивает из кармана нож. Пористая рукоять из рога липнет к влажной коже. Глядя в песок, Яна представляет: развернуться, вскинуть руку, воткнуть. Она с любопытством думает: как это? Наверное, трудно. Папа всегда сам режет мясо — говорит, это мужская работа. Наверное, лезвие надо втыкать изо всех сил. Только не в грудь — там куча костей — а в живот. Живот мягкий. У нее получится.
Яна тихонько переступает, вдавливая ноги в песок, и крепче сжимает нож. Если все сделать быстро — он не успеет понять. Он не ждет ничего такого, — ведь взрослые не боятся детей.
Но дядь Юра боится. Его ладонь такая мокрая, словно он сунул ее под кран. Он нервно поводит плечами; запах пота бьет Яне прямо в нос, к горлу подкатывает, и во рту снова появляется привкус подмышек и лежалого мороженого мяса. Привкус задавленного ледяного ужаса, с которым папа смотрит в тарелку.
Яна набирает полную грудь неподвижного воздуха, пахнущего нефтью и гнилой осокой, и дядь Юра вдруг перестает мять ее руку. В его шее что-то громко щелкает, когда он поворачивает голову. Ледяные шарики глаз с блеклым хрустом прокатываются в глазницах, и дядь Юра впервые смотрит на нее по-настоящему.
— Он не придет, да? — хрипло спрашивает он. — Он уже здесь.
Он смотрит на нож. Нож тяжелый, как кирпич, и когда Яна поднимает его, мышцы мелко дрожат от напряжения. Ее рука движется сама по себе, с треском раздвигая замороженный воздух, ее рука поднимается и вытягивается, приближаясь к цели. Лезвие упирается в препятствие. Яну окатывает жаром, а нож вдруг продолжает движение, и теперь оно трудное и медленное, словно сквозь кисель.
— Дрянь! — от визга дядь Юры звенит в ушах. Рука Яны разжимается; из бесконечного далека доносится хруст, с которым нож вонзает в песок. Мокрая, обжигающе-ледяная ладонь обрушивается на скулу, и Яна валится на песок. Перед глазами мелькает рукоятка из оленьего рога, и нога в блестящем черном ботинке тут же отметает ее прочь. Песок взметается россыпью звезд и режет глаза. Сквозь сверкающую, ослепительно-белую боль Яна смотрит, как клетчатая рубашка на дядь Юрином животе намокает черным, и запах нефти и железа становится оглушительным.