С любовью, Луков

Запата Мариана

Мне стало еще хуже от мысли, что я являлась человеком, который, по его мнению, собирался с ним сцепиться.

Будь дружелюбнее. Никогда ведь не поздно, правда?

На мгновение я сжала губы, пытаясь справиться со своим гневом, проклятой печалью и разочарованием. И похвалила себя за проделанную работу, когда произнесла слабым голосом, который звучал определенно странно:

— Не знала, что у тебя есть своя комната, — я попыталась сглотнуть. — Должно быть, это здорово.

Фраза прозвучала так же фальшиво, как мне показалось, или..?

Выражение

лица Ивана не изменилось. Как и тон, по поводу которого я не знала, что и думать.

— Я не привожу сюда людей.

«Что?», вылетевшее из моего рта прозвучало так же вяло, как я себя чувствовала.

Иван продолжал помешивать что-то в кружке, его глаза смотрели в никуда.

— Это мое убежище.

Я бросила на него взгляд, удивленная его комментарием.

— Раньше здесь был конференц-зал и кладовка, но я отремонтировал ее несколько лет назад, когда фанаты пробрались в комплекс и ворвались в раздевалку, пока я принимал душ.

Что?

— Они меня сфотографировали. Джорджине пришлось даже позвонить в полицию, — объяснил он, не сводя с глаз с моего лица после того, как пожал плечами. — В любом случае, это был лишь вопрос времени. Раньше когда слишком уставал, чтобы ехать домой, я часто оставался здесь, — продолжил парень, застигнув меня врасплох. — Правда теперь больше этого не делаю.

Интересно, почему.

Потом я вспомнила, что это не мое дело. И неважно, друзья мы (или кем бы там ни были) или нет.

Иван, не говоря ни слова, подошел ко мне, все еще удерживая кружку в одной руке, а ложку в другой. Я тоже молчала. Просто наблюдала за ним, пытаясь понять, что он делает.

Когда Луков остановился прямо передо мной, так близко, что для некоторых, кто не привык к нарушению границ личного пространства, это показалось бы слишком, я все еще не произнесла ни слова.

Парень не вздохнул и не поморщился, когда протянул мне чашку, удерживая ее на расстоянии нескольких сантиметров от моей груди. Тот факт, что я не спросила его, насыпал ли он туда яда, всплыл у меня в голове так же быстро, как и вылетел из нее. Я была не в настроении для перепалок. Мне действительно не хотелось этого. Больше нет.

И вот так стало ясно, что со мной что-то не так.

Я заглянула внутрь кружки, обратив внимание на молочно-коричневую жидкость... и понюхала ее. А затем посмотрела на Ивана.

Он приподнял бровь и придвинул кружку ко мне еще чуть ближе.

— Это смесь из пакетика, — объяснил он все тем же проклятым тихим голосом, словно не хотел ляпнуть что-то неподобающее. — У меня нет маршмэллоу, если тебе нравится пить с ними.

Он…

Он…

О, черт.

— И я развел его с миндально-кокосовым молоком. Тебе ведь не нужны лишние калории, — продолжал Иван, все еще держа проклятый напиток в полуметре от моей груди, пока я стояла рядом.

Он сделал мне какао.

Иван приготовил мне чертово какао. Пусть и без маршмелоу, но ему и не нужно было знать, что я пью какао с ними в очень редких случаях.

А вот как он узнал про напиток (и почему у него вообще была эта смесь) я понятия не имела. Просто не

могла это переварить. Ситуация походила на ту, когда они с Ли попросили меня стать его партнером, а мне показалось, что я случайно приняла психотропные.

Иван Луков — величайший заклятый друг после братьев и сестер — сделал мне горячее какао.

И вдруг, по какой-то странной причине, которую никогда, никогда не пойму, даже годы спустя, я официально почувствовала себя самым большим ничтожеством на планете. Это стало последней каплей.

Мои глаза почти мгновенно защипало, а в горле пересохло, как никогда раньше.

Он пришел сюда, потому что тренер Ли позвонила ему.

Иван угостил меня конфетой.

И притащил меня в свою комнату.

А потом сделал мне горячее какао.

Моя рука поднялась сама по себе, и пусть я хранила молчание, однако все равно обхватила пальцами теплую керамику и забрала чашку у Ивана. Мой взгляд метался между напитком и его лицом, которое было таким красивым, таким раздражающе совершенным, что мне становилось еще труднее ценить свою заурядную внешность. Когда парень отпустил чашку, я поднесла ее ко рту и сделала глоток, хотя глаза продолжало жечь. Напиток был не таким сладким, как если бы там было обычное молоко, но все равно вкусным.

А Иван остался стоять рядом, наблюдая за мной.

И я почувствовала... стыд. Мне было стыдно за то крошечное проявление доброты, которое он только что мне оказал, хотя и не должен был. Заботу, которую не уверена, что проявила бы, поменяйся мы местами, и от этого мне стало только хуже. Горло сжалось сильнее, чем раньше. Казалось, я словно проглотила гигантский грейпфрут.

— Что случилось? — спросил Иван снова, терпеливо выговаривая каждое слово.

Я отвернулась, а затем оглянулась на него, сжав губы и пытаясь бороться с комом в горле размером с мяч, который давил на мои голосовые связки.

«Какая же ты дрянь, Жасмин», — бубнила какая-то часть моего мозга, а глаза жгло все сильнее.

Я не хотела объяснять ему. Не желала ничего говорить.

Но…

«Сука» — все шептал голос в голове. — «Эгоистичная дрянь».

Мне опять пришлось от него отвернуться и сделать глоток. Горячая жидкость успокоила напряжение в голосовых связках, и только потом я смогла произнести ужасно хриплым голосом:

— Ты когда-нибудь чувствовал вину за то, что сделал его… — он знал, что означало слово «его», — своим приоритетом?

Иван издал звук, словно задумался на минуту, и мне почти захотелось обернуться, чтобы увидеть выражение его лица, прежде чем ответил:

— Иногда.

Иногда. «Иногда» звучало лучше, чем «Никогда».

«Тебя не волнует никто и ничто, кроме фигурного катания», — сказал мне мой бывший напарник перед тем, как бросил меня. А все потому, что я накинулась на него из-за простуды, которую тот подхватил. И это накануне национальных соревнований. — «Ты такая бесчувственная».