С любовью, верой и отвагой
Шрифт:
Дом на три окна, именно такой, о каком мечтала Надежда: на каменном фундаменте, с тесовыми стенами, с хозяйственными пристройками, где можно было соорудить конюшню, с банькой, амбаром, с садом и колодцем, — нашёлся на тихой окраинной улице Елабуги. Не долго думая, она подписала купчую, заплатила деньги. Потом заказала мебель по своему вкусу, переделала ворота и забор — чтоб был сплошным, повыше и покрепче, — наняла слугу из отставных солдат, приискала хороших собак: двух злобных псов сторожить дом и ходить на охоту и карликового пуделя для комнат — и наконец, в завершение всех хлопот по обустройству собственной маленькой усадьбы — тихой пристани в конце её многотрудной и бурной жизни, — купила Аделаиду.
Увы, радость от сего приобретения оказалась недолгой: каких-нибудь полтора года...
Как ни в чём не бывало, Аделаида щипала сено из стога, поводя головой и пытаясь освободиться от трензельных и мундштучных удил. Надежда с трудом поднялась на ноги, достала из ольстры флягу с водой, отпила несколько глотков. Болела не только голова, но и левая коленка, видимо ушибленная при падении в траву. О том, чтобы сесть сейчас в седло, нечего было и думать.
Взяв лошадь под уздцы, она повела её с поляны на дорогу. Идти пешком по лесу предстояло версты две, а там ещё через поле более трёх вёрст. Но в Елабугу Надежда должна въехать верхом, потому что все жители города знают её и вопросов о том, что случилось с нею, после не оберёшься.
— Всему есть своё место, своя цена, своё время, свой условный порядок, — бормотала она себе под нос, ковыляя по дороге. — Не будем бросать вызова женской природе и усилием воли превозмогать сами явления её. Хватит. Постановим отныне, что этого уже нет... Однако ж тогда с полным основанием можно сказать, что я только Александров, и более — никто...
Усмехаясь этим своим умозаключениям, Надежда дошла до открытого пространства. Лес остался за спиной, а впереди расстилалось широкое поле, засеянное рожью. Она перекинула поводья на шею лошади, вставила левую ногу в стремя и поднялась в седло. Аделаида покорно ожидала сигнала к началу движения. Надежда укоротила повод, прижала шенкеля:
— Рысью марш, негодяйка!
В маленьком городе трудно скрыть что-либо, особенно если речь идёт о таком легендарном его жителе, как «кавалерист-девица». В среду на обеде у городничего Ерлича, где присутствовали капитан-исправник и уездный судья, говорили о том, что Надежда Андреевна почему-то вчера не пришла на музыкальный вечер к Стахеевым, а сегодня утром, сославшись на болезнь, не приняла обычных просителей: солдатку Чирееву и мещанина из села Бетьки, которым ранее обещала ходатайствовать по их делам перед градоначальником. Следующую новость принёс кучер Ерлича: штабс-ротмистр продаёт свою верховую кобылу!
В городской управе просто не знали, что думать о такой странности. Во-первых, как представить себе старого улана без его любимой Аделаиды на прогулке в окрестностях города. Во-вторых, кто же это здесь купит бешеную уланскую лошадь, с которой и «кавалерист-девица»-то иной раз еле справлялась.
В пятницу Надежда Андреевна сама пожелала разрешить все сомнения. Квартальный надзиратель, заглянув в кабинет Ерлича, отрапортовал:
— Их благородие штабс-ротмистр Александров вышедши на улицу! Как будто они к вам направляются, и притом на левую ножку сильно хромают...
Ерлич не выдержал, спустился по лестнице вниз встречать гостью и взял её под руку:
— Душевно рад! Что же это приключилось с вами, любезная Надежда Андр...
— Нет-с! — Штабс-ротмистр в гневе стукнул тростью по деревянному полу так громко, что из соседней комнаты испуганно выглянули чиновники. — Извольте раз и навсегда запомнить моё настоящее имя. Александр! Андреев! Сын Александров! Других имён я не признаю. Вам ясно, дражайший Иосиф Иванович?
— Совершенно ясно, Над... то есть Александр Андреевич, — учтиво ответил Ерлич. Он никогда не забывал, что разговаривает с женщиной, которая имеет право на причуды и капризы. — Случайно я задумался, одну свою хорошую знакомую вспомнил.
— Смотрите! — Она погрозила ему пальцем. — У меня теперь с этим строго...
Городничий не обиделся на штабс-ротмистра. С первой их встречи в начале 1841 года, когда Надежда здесь поселилась, они подружились, почувствовав друг в друге родственную душу. Многое объединяло их: возраст, биография, жизненный опыт.
Ерлич, выходец из немецкого дворянства, крестьян не имеющий, тоже начал службу с нижних чинов, подпрапорщиком в Астраханском гренадерском полку, но на полтора года позже, чем Надежда, — в октябре 1808-го. Затем, в 1811-м, был пожалован в первый офицерский чин, воевал с турками в Молдавии, с французами — в России, Германии, Франции и в 1819 году вышел в отставку майором, с мундиром и пенсионом годового жалованья двести пять рублей семьдесят одна копейка [122] .
122
Вятский государственный архив, ф. 583, оп. 603, д. 259, л. 176. Формулярный список о службе и достоинстве елабужского городничего майора Иосифа Ивановича Ерлича.
Бывало, покуривая трубки, они разговаривали о своём боевом прошлом в долгие зимние вечера, когда Надежда проводила время в кругу его семьи. Но отставному майору казалось, что она не любит предаваться таким воспоминаниям. Глаза Надежды Андреевны становились невыразимо печальными. Она словно никак не могла примириться с безвозвратной утратой своей военной молодости. Гораздо охотнее она играла с детьми Ерлича: одиннадцатилетним Адольфом, десятилетним Эдуардом и своей любимицей голубоглазой Луизой, которой было шесть лет. Им она рассказывала забавные истории про собак и лошадей, где животные действовали наподобие разумных существ и разрушали козни злых и недалёких своих хозяев.
— Значит, с Аделаидой расстаётесь, Александр Андреевич? — спросил городничий, усаживаясь в кабинете напротив Надежды.
— Приходится. — Она вздохнула.
— Нашёлся покупатель?
— В том-то и дело, что нет. Но я хочу отдать её в хорошие руки.
— Тогда подождите. Мой племянник выходит этой осенью из юнкеров Дворянского эскадрона в офицеры. Думаю, он купит.
— Да, — она кивнула головой. — Аделаида — офицерская лошадь...
— Как ваша нога? Будете ли вы в воскресенье на детском балу у Шишкиных?
Надежда оживилась, по лицу её скользнула улыбка:
— Буду! Иначе — с кем танцевать Оленьке Груздевой...
Детские праздники у Шишкиных устраивать умели. Иван Васильевич не жалел на это денег. Приглашался оркестр резервного батальона, стоявшего в Елабуге, коробками закупались всевозможные сладости. Большой зал на втором этаже шишкинского дома освобождали от мебели, с особой тщательностью натирали там великолепный дубовый паркет. Шишкины-младшие готовили какую-нибудь художественную программу: чтение стихов, «живые картины», песни или игру на фортепиано. Гостей собиралось человек тридцать — сорок: в основном дети купцов и городских чиновников, их сопровождали родственники и родственницы.