С любовью, верой и отвагой
Шрифт:
— Надежда, это — превосходно! Поздравляю! Право, не ожидал от тебя... Слог, ритм — всё безупречно. Есть совершенно неподражаемые сцены. Например, сражение под Смоленском, встреча с Кутузовым...
Надежда отдала Амуру последний кусочек сахара, поставила табуретку на ножки и села не неё, взяв в руки журнал и костяной ножик для разрезания страниц. Свою публикацию она читала ещё в оттисках, но не знала, как всё будет смотреться в целом номере, выиграет её произведение или проиграет от соседства других статей. Не спеша она разрезала страницы и слушала речь своего кузена.
Бутовский сам не чужд был литературных занятий. Смолоду он служил и дослужился до чина штабс-капитана, затем вышел в отставку, поселился в столице, стал чиновником. Известность ему принёс перевод книги Мишо «История крестоносцев» с французского языка на русский, признанный всеми очень удачным. Бутовский давно вращался в литературных кругах, был принят в доме поэта Жуковского, князя Дондукова-Корсакова, попечителя Петербургского учебного округа и председателя цензурного комитета. В своё время он познакомил Надежду с этими людьми, и они с уважением принимали у себя первую, и единственную, русскую женщину, удостоенную офицерского чина и боевой награды, носившую тогда тёмно-синий с малиновой отделкой мундир отставного литовского улана.
Теперь Бутовский торопился пересказать родственнице всё, что услышал о пушкинском журнале в лавке Смирдина, где был не только книжный магазин, но и своеобразный клуб, в котором собирались литераторы и любители литературы. Они говорили, будто поэт распорядился печатать второй том «Современника» так же, как и первый, тиражом в две тысячи четыреста экземпляров. Но знатоки сомневались, что все книги будут распроданы.
— Почему? — спросила Надежда.
— Нет его собственных произведений, — ответил Бутовский. — Хотя говорят, что две первые статьи, опубликованные без подписи, написаны им.
— Про академии? — Она перелистала том к началу.
— Да. Но это всё равно не то. Публика ждала его стихов и, конечно, разочарована...
— Однако стихи тут есть, и неплохие. Вот, например, господина Кольцова про урожай.
— Ну, это так, блестки. Зато унылая «Битва при Тивериаде», и ещё Языков, который давно вышел из моды. Одно спасение — твои мемуары. И знаешь, что болтают о «Записках Н. А. Дуровой»?
— Откуда мне знать? — Она пожала плечами.
— Никогда не догадаешься! — Кузен, довольный, рассмеялся. — Их называют его гениальной мистификацией. Будто бы всё это написал сам Пушкин, а Дурова — персонаж вымышленный!
— Не может быть... — пробормотала она в растерянности. — Я — вымышленный персонаж? Какая чушь!
— Ты огорчена? — Бутовский посмотрел на Надежду насмешливо. — Опомнись, кузина! Это же — настоящий успех! Такие слухи только на руку вам обоим. Пушкину — потому, что журнал надо продавать. Тебе — потому, что лучшего сравнения и придумать трудно. Выходит, ты пишешь как Пушкин. Эх, если бы мне такое кто-нибудь сказал!..
Этот завистливый вздох напомнил Надежде их детские годы, проведённые у бабушки и дедушки в поместье Великая Круча. Как-то летом там собралась целая ватага внуков. Надежда была самой старшей и самой рослой. Она быстро стала верховодить и единолично решала, кому быть казаком, а кому — разбойником, кому кататься в лодке по реке Удай, а кому сидеть на берегу. Иван нередко ходил в обиженных. Он был младше её, ростом мал, телом хил да ещё и привычку имел ябедничать взрослым на шалости старшей кузины.
С годами всё это ушло, забылось. Полтавская родня рассыпалась по белу свету. Когда Надежда встретилась с Бутовским снова, то объединили их воспоминания о весёлых играх, солнечном украинском лете и доброй бабушке Ефросинии Григорьевне, урождённой Огранович, которая любила, собрав вокруг себя внуков, рассказывать им предания из жизни малороссийского дворянства.
— Между прочим, — продолжал Бутовский. — Василий Андреевич уже всё прочитал, тоже восхищен твоим сочинением и приглашает тебя к себе, на его обычное литературное собрание в ближайшую субботу. Я обещал, что привезу тебя...
Надежда и сама хотела бы поехать к Жуковскому, о котором сейчас говорил двоюродный брат. Она ждала лишь выхода в свет журнала. Теперь «Современник» у неё в руках, и визит к патриарху русской поэзии становится вполне своевременным. Надежду интересовало мнение этого человека, безгранично ею почитаемого за поэтический дар, тонкий ум и доброе, отзывчивое сердце.
Жуковский занимал положение, совершенно необычное для литератора. С 1824 года он был наставником великого князя цесаревича Александра Николаевича, будущего монарха. Близость к императорской фамилии позволяла ему иногда влиять надела весьма существенно. За многих людей он просил государя, но больше всего — за Пушкина.
Василий Андреевич уговорил Александра I в 1820 году не высылать молодого поэта, «надежду нашей словесности», как он писал царю, в Сибирь. Николаю I в 1826 году он передавал письма-прошения Пушкина, находившегося в ссылке в селе Михайловском. В 1831 году Жуковский выхлопотал у императора разрешение издать «Бориса Годунова». В 1834 году улаживал конфликт, когда Николай Павлович разгневался на Пушкина за его прошение об отставке.
Потому авторитет наставника цесаревича в литературном Петербурге был непререкаемо высок, и его квартиру на последнем этаже так называемого Шепелевского дома, стоящего рядом с Зимним дворцом, по субботам охотно посещали все «звёзды» отечественной литературы. Правда, по нынешней летней поре многие переселились на дачи и вели рассеянный образ жизни, но всё же Надежда, приехав с кузеном, нашла в большой комнате, оклеенной салатовыми французскими обоями, человек двенадцать, занятых неспешной беседой.
Когда лакей доложил о прибытии штабс-ротмистра Александрова и коллежского асессора Бутовского, Жуковский поспешил в переднюю. Здесь он со своей обычной добродушной весёлостью, на правах старого знакомого поцеловал Надежду в щёку:
— Дорогой Александров! Вы ли это появились снова в наших местах?
— Как видите, Василий Андреевич... — Надежда отдала слуге шляпу, трость и плащ, влажный от дождя.
— Наконец-то вы добрались до хижины престарелого пиита, — балагурил Жуковский. — И не с пустыми руками, а со священной жертвой богу Аполлону.
— Кузен сказал, что вы уже прочитали... — Надежда оглянулась на Ивана Бутовского, стоящего рядом с ней.
— Да-да, читал. Прекрасно, друг мой! Но теперь. — Жуковский зашептал ей на ухо, — как представлять вас моим друзьям? Ведь Пушкин открыл ваше инкогнито...
— Только по фамилии и имени, данному мне покойным государем! — громко ответила она.
Жуковский так и объявил в гостиной. Там были лишь одни мужчины, и все они встали перед нею, как если бы в комнату вошла дама. Надежда увидела на их лицах лёгкое замешательство и вместе с тем — любопытство. Они рассматривали её пристально и ждали первых слов. По-военному она сдвинула каблуки и чётко наклонила голову: