С любовью, верой и отвагой
Шрифт:
— Так случилось. И не по моей вине... — Надежда покраснела, как девчонка.
— Когда-нибудь вы тоже напишете об этом? — спросил он её тихо и значительно.
— Нет, никогда!
— Напрасно. — Поэт вздохнул. — Это могло быть лучшее ваше произведение.
— А вы, вы сами пишете о сокровенном? — Жалея о своих словах, она бросилась в наступление.
— Бывает.
— Значит, все — на продажу?
— «Все» — не очень точное слово здесь. Но у литературы есть законы. Они предполагают меру откровенности. Определите её для себя — и вы найдёте отклик у читателя, ей сообразный. Я, например, прочитал ваши «Записки 12-го года» как исповедь души...
— Тогда прекрасно! — Она тоже посмотрела ему прямо в глаза. — У меня есть шанс, и мы ещё поговорим об этом...
Поэт слегка поклонился Надежде и перешёл к деловой части беседы:
— Где же остальные ваши сочинения, Надежда Андреевна? В письме вы обещали, что привезёте все...
— Вот. — Она указала на толстую тетрадь большого формата.
— Я рад быть вашим издателем. — Пушкин взял тетрадь со стола. — Думаю, публика оценит ваш талант... Через дня три я привезу вам оттиски «Современника». Вы впервые прочитаете своё произведение, отлитое в печатных строках. Особенный момент для всякого сочинителя, поверьте мне...
— Вам я верю, — ответила Надежда.
— Когда вы обычно обедаете?
— По-армейски, в поддень.
— Я привезу журнал, и мы поедем пообедать вместе. Согласны?
— Да, — она немного помедлила, — если вы обещаете при людях не подавать мне руки, выходя из коляски, не пропускать меня вперёд в дверях, не накидывать мне на плечи плащ... Словом, не делать всего того, что делают воспитанные люди в обществе дамы. Я — штабс-ротмистр Александров, и помните об этом...
Пушкин рассмеялся:
— Хорошо, ваше благородие. Я принимаю эти условия!
В экипаже он положил тетрадь Надежды Дуровой в кожаную папку с наиболее важными бумагами и приказал кучеру трогать с места. Он думал, что ошибся, написав в журнале о ней: «Modo vir, modo foemina», — но эту ошибку уже не поправишь, набор закончен, статья отлита. Однако на самом деле перед ним сейчас была женщина в полнейшем, истинном смысле этого слова. Жизнь с бурными событиями той эпохи, с игрой страстей, с болью мучительных решений вставала за ней необъятно, как океан, и притягивала к себе. Женщина, но — без возраста, умудрённая своими переживаниями, всё ещё гибкая и сильная от привычных ей физических упражнений и очень кокетливая, только на свой, необычный лад.
6. ПУШКИНСКИЙ ДОМ
Сегодня принесли мне записку от Александра
Сергеевича. Он пишет, что прочитал всю мою
рукопись, к этому присоединил множество
похвал и заключил вопросом: переехала ли я
на его квартиру, которая готова уже к принятию
меня...
Надежда пятнадцать лет не была в столице, которую любила с первого своего приезда сюда в декабре 1807 года и которую несколько пышно именовала: «великолепное жилище царей наших». Теперь она снова каждый день ходила к Невскому проспекту, к Казанскому собору, к памятнику Александру I.
Она рассматривала высокую колонну с ангелом наверху, держащим крест, с разных сторон. Ей не очень-то нравился этот монумент. Надежда предпочла бы видеть стандартную конную статую на постаменте, но с лицом её благодетеля, к какому можно мысленно обратиться с речью. Она понимала замысел авторов насчёт ангела с крестом, но Александр Благословенный оставался для неё человеком — земным, подвластным чувствам, иногда превозмогающим все, иногда — бесконечно слабым.
Петербург сильно изменился с 1821 года. Иные старые дома разобрали и возвели на их месте новые и красивые здания. Пустыри, прежде знакомые Надежде по пешим прогулкам, также застроили. В Коломне она не нашла дом своего двоюродного брата по материнской линии Ивана Бутовского, у которого жила некоторое время после отставки. Совсем печальным получился её поход на Английскую набережную к дому генерала Засса. Там ей сказали, что Александра Фёдоровна умерла лет пять назад, дом долго стоял пустым и недавно наследники продали его.
Вот кому Надежда хотела бы доверительно рассказать о первой встрече с великим поэтом, о своём восхищения перед ним, о радости, что сочинение её увидит свет скоро, наверное через месяц. Она пообещала бы госпоже Засс этот журнал с дарственной надписью, и они долго говорили бы о переменчивости Судьбы, о сюрпризах, которые преподносит жизнь...
Как и обещал, Пушкин приехал к ней в начале двенадцатого часа дня. В руках у него был толстый пакет со свежими оттисками журнала, ещё не сброшюрованными. Надежда, горя нетерпением, решила взять их с собой к ресторатору Дюме, где Пушкин часто обедал один и с друзьями. Поэт снисходительно отнёсся к этой прихоти начинающего литератора.
Между жарким и бланманже, когда официант открыл засмолённую бутылку цимлянского и наполнил их бокалы, Надежда, пригубив вино, достала из пакета несколько листов и начала читать. Вдруг штабс-ротмистр Александров сильно поперхнулся и, чуть не опрокинув бокал вина себе на фрак, вскочил на ноги.
— Что с вами? — Пушкин, встревоженный, тоже поднялся с места.
Кашляя и вытирая слёзы с глаз, она подчеркнула ногтем какие-то слова и протянула листок ему. Поэт прочитал: «...корнет Александров был девица Надежда Дурова...» — и вопросительно посмотрел на неё.
— Est-se votre phrase? [114] — Надежда с трудом откашлялась.
— Oui, c’est la mienne. Mais qu’est-ce qui vous arrive? [115]
— Ces mots sont terribles! [116]
— Pourquoi? — Он пробежал глазами эту строчку снова. — Je ne vous comprends pas [117] .
— Je n’ai voux pas... Et j’ai le droit de vous dire cela. J’exige que vous remplaciez ces mots [118] .
114
Это ваша фраза? (фр.).
115
Да, моя, но что случилось с вами? (фр.).
116
Ужасные слова! (фр.).
117
Почему? Я не понимаю вас (фр.).
118
Я не хочу... И я имею право сказать вам об этом. Я требую, чтобы заменили эти слова (фр ).