С любовью, верой и отвагой
Шрифт:
Ещё раз Надежда отправила пакет в Петербург, но не из Елабуги, а через брата, поехавшего в командировку в Вятку. В пакете было новое письмо и новая рукопись — «Записки 12-го года». Над этой вещью она работала очень тщательно. Её старые дневники, полные поспешных и не всегда разборчивых заметок, помогли Надежде вернуться в атмосферу тех незабываемых дней. Слова приходили сами. Ей оставалось только выверять их смысл, подбирать одно к другому и писать, писать, писать...
Наконец-то произведение штабс-ротмистра Александрова, о котором Пушкин столько слышал, оказалось у него на рабочем столе. Движимый любопытством, поэт тотчас взялся читать его, но вскоре бросил. Почерк автора разобрать было трудно. Кроме того, запятые, точки с запятыми господин Александров ставил всюду по собственному усмотрению, в глаголах третьего лица единственного числа настоящего времени окончания писал через «е» и частицу «не» ставил с глаголами слитно. Зато во французских словах и цитатах он не сделал ни единой ошибки. Обычная история для милых российских дам.
Тем не менее замысел издателя журнала «Современник» не изменился. Грядущему двадцатипятилетнему юбилею Отечественной войны 1812 года он хотел посвятить во втором номере журнала две публикации: данное произведение Надежды Дуровой, которое при необходимости собирался сам редактировать и сокращать, и присланную в феврале статью отставного генерал-лейтенанта Дениса Давыдова.
Эта статья называлась «Занятие Дрездена. 1813 года 10 марта» и очень нравилась Пушкину, потому что была написана прекрасным, почти поэтическим слогом, полна изящных самовосхвалений и едких замечаний в адрес генерала Винценгероде, тогдашнего начальника доблестного полковника Давыдова. Рукопись требовалось отправить в особый военно-цензурный комитет, но Пушкин не сомневался, что там она пройдёт «на ура».
Поэт не знал, что бывший гусар и партизан умеет передёргивать факты лихо, точно карты за ломберным столом, к наивящей для себя пользе и публикация статьи в журнале ему нужна чрезвычайно. В 1813 году Давыдов совершил при Дрездене крупный должностной проступок, был отстранён от командования вверенными ему частями и едва не попал под суд [109] . Теперь он хотел предложить публике свою версию событий у Дрездена, очернить Винценгероде и обелить себя.
Покусывая по своей привычке кончик гусиного пера, Пушкин ещё раз прочитал статью генерала и, не найдя в ней никаких изъянов, написал сопроводительную записку для цензора, поставив дату: «6 марта 1836 года», поместил рукопись в пакет и начертал на нём большими буквами: «В цензуру». Рукопись Дуровой он положил в другой пакет с надписью: «Переписчику» — и взял из стопки, лежащей на краю стола, следующий материал для «Современника». Теперь у него в руках были заметки старого приятеля по обществу «Арзамас» Александра Тургенева. Умно, с настоящим публицистическим блеском писал Александр Иванович, брат осуждённого декабриста и ныне житель города Парижа, о событиях европейской жизни. Его статью Пушкин озаглавил «Хроника русского».
109
Военная энциклопедия. Т. 8. С. 570 — 572. Давыдов Денис Васильевич.
Переписчиком у Пушкина был старый канцелярист, человек надёжный, имевший не только каллиграфический почерк, но и обширные познания в русской орфографии и пунктуации. Он выполнил грамматическую правку и переписку произведения Надежды безупречно, и оно вновь вернулось к поэту в конце марта.
Сев за работу рано поутру, Александр Сергеевич первыми открыв «Записки 12-го года» и теперь уже прочитал их, не отрываясь, от первой до последней страницы. Он отложил в сторону перо, которым собирался править здесь листы, он забыл о нём. Литературные способности автора, дар держать читателя в напряжении, переходя от одного эпизода к другому, удивил поэта. Перед ним был вовсе не полуфабрикат, не заготовка для будущего творения, как сообщал ему о том в письме скромный Александров, а полноценное произведение зрелого писателя. Определённо отставной штабс-ротмистр умел подчинять своей воле не только строевых лошадей в эскадроне, но и волшебного двукрылого коня Пегаса, друга всех поэтов.
Пушкин решил поскорее отправить рукопись Дуровой в военно-цензурный комитет, снабдив её своим предисловием. На секунду он задумался. Надо было с наибольшей выгодой для его журнала подать эту публикацию, рассказать что-нибудь об авторе, подчеркнуть необычность всего происходящего, заинтриговать читателей.
Первое, что Пушкин сделал, — это написал сверху на титульном листе: «Записки Н. А. Дуровой, издаваемые А. Пушкиным», затем взял подходящий, как ему показалось, эпиграф из Овидия: «Modo vir, modo foemina» [110] , ниже набросал в несколько строк военную биографию Надежды, где сделал по своему неведению о формулярном списке штабс-ротмистра Александрова четыре фактические ошибки. Но главное заключалось в другом. Он сообщил о ней: «Корнет Александров был ДЕВИНА Надежда Дурова...»
110
То мужчина, то женщина (лат.).
Без малейших сомнений Пушкин употребил такое слово. В голову ему не пришло, что замужняя женщина может совершать подобные поступки и писать о них потом столь красочно. Женщин великий поэт знал, как никто, и это знание проистекало из обширнейшей практики. Перед женитьбой вздумалось Пушкину составить список своих былых увлечений, и в нём оказалось более тридцати имён. Но это были только дамы из общества, многим из них он посвятил стихи. Естественно, туда не попали безвестные «жрицы любви» из столичного заведения некоей Софьи Астафьевны, где поэт был постоянным посетителем, содержанки, которых он иногда брал с собой в Михайловское, и крепостные девушки, одна из которых от него забеременела.
Как закоренелый донжуан, Пушкин весьма скептически оценивал способности женщин. Он был убеждён, что это — существа низшего порядка, грубые и примитивные, потому что природа обделила их чувством изящного, полётом фантазии и признаком Божественного Промысла — вдохновением. «Исключения редки...» — размышлял он об этом предмете ещё в молодые годы [111] .
Теперь, порывшись в ворохе бумаг, Пушкин отыскал своё письмо к Василию Андреевичу Дурову в Елабугу, ещё не отправленное, и в конце его сделал приписку: «Сейчас перечёл переписанные Записки: прелесть! живо, оригинально, слог прекрасный. Успех несомнителен…» [112]
111
Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 10-ти тт. М. Наука, 1964. Т. 7. С. 54. Отрывки из писем, мысли и замечания (1827).
112
Пушкин А. С. Переписка. 1835— 1837 гг. Т. 16. С. 99. № 1165.
Ничего не зная об этом отзыве, Надежда завершала свои мемуары. Когда пришло письмо от поэта, труд её был кончен. Лестные слова Пушкина лишь помогли ей убедить сестру и брата в правильности нового её выбора, нового поворота в жизни. Взяв с собой все рукописи, Надежда решила ехать в Петербург, чтобы попытаться издать там несколько своих произведений. «Бояться нечего!» — повторяла она в беседах у камина Василию, а он недоверчиво качал головой.
В эти дни о встрече с Пушкиным она не думала. Разные дела надо было уладить в Елабуге перед отъездом. Надежда полагала, что пробудет в столице год или два. Потому она послала конюха на весеннюю ярмарку с поручением продать подороже её верховую лошадь, укладывала в ящики книги из своей библиотеки и другие вещи, чтобы освободить комнату для семейства брата, хлопотала о займе денег на дорогу. Также она заказала у портного новую мужскую одежду для себя: чёрный фрак, шёлковый двубортный жилет и суконные панталоны с выпушкой в боковом шве — оба эти предмета, согласно моде того времени, одного цвета — тёмно-коричневого. Надежда считала, что её любимый уланский сюртук будет смотреться в гостиных Санкт-Петербурга слишком провинциально.
Зато Пушкин много думал о новом авторе журнала. На свой страх и риск он отправил рукопись Дуровой в набор в Гуттенбергову типографию, где печатался «Современник», не дожидаясь одобрения военно-цензурного комитета. А эта цензура была особенно строга. В конце апреля поэт получил оттуда статью Давыдова, всю исчёрканную красными чернилами.
В Военном министерстве ещё служили генералы и полковники, хорошо помнившие реальные события у Дрездена в 1813 году. Смелые выдумки поэта-партизана о его подвигах в Германии они в печать не пропустили, защитив тем самым доброе имя Винценгероде и дав понять генерал-лейтенанту Давыдову, что лгать, даже спустя двадцать три года, нехорошо.
Таким образом, увлекательная статья «Занятие Дрездена. 1813 года 10 марта» вылетела из второго номера «Современника», и Пушкину оставалось уповать только на сочинение отставного штабс-ротмистра Александрова. Но военно-цензурный комитет пока молчал. Наступил май. Главный фактор Гуттенберговой типографии Граффа сообщил, что «Записки 12-го года» Дуровой набраны и занимают с четвёртого по девятый печатный лист. Поэт начал волноваться. Он понимал, что воспоминания Александрова стали «гвоздём номера», и если военный цензор обойдётся с ними так же, как с сочинением генерала Давыдова, то заменить их будет нечем и он, Пушкин, как владелец и издатель, тогда пропал...