С любовью, верой и отвагой
Шрифт:
Сёстры Дуровы покинули магазин купца Ладыжникова, не сделав никакой покупки, никакого заказа. Обилие и разнообразие тамошних товаров, услужливость персонала лишь разозлили Надежду. Это был тесный, уютный, изящный мирок, абсолютно чуждый ей нынче. Вечером жители Сарапула видели, как штабс-ротмистр Александров, против своего обыкновения, пустил жеребца в карьер прямо на городской улице и ускакал в чистое поле, сжимая в руке хлыст.
Святки отошли не так давно, но в доме Дуровых на Большой Покровской снова готовились к торжеству. Праздновали день рождения Василия: в январе 1830-го ему исполнялся тридцать один год. В столовой накрыли стол «на три хрусталя», на кухне орудовал повар-француз из местного ресторана. Первый гость явился точно в назначенный час, и именно его здесь ожидали с некоторым волнением.
Для этого важного визита городской лекарь Вишневский сшил новый коричневый фрак, палевый жилет и такого же цвета панталоны из казимира. В руке он держал букет роз. Слуга нёс за ним корзину с разными разностями: полдюжины бутылок шампанского, ананасы, виноград, лимоны, большая коробка конфет.
Лекарь поздравил именинника и вручил ему подарок — золотой брелок для часов. Затем господа обменялись значительными взглядами. Василий Дуров пробормотал: «Ну, брат, желаю тебе...» — и Вишневский, прижимая букет роз к груди, стал подниматься по лестнице на второй этаж, в комнату Надежды Андреевны.
Сегодня утром у неё состоялся очень серьёзный разговор с братом. Василий объяснял старшей сестре, как полезен, как выгоден ей и всей их семье её союз с Вишневским, входящим в круг первых чиновников города. Надежда внимательно слушала эти рассуждения. Её радовало, что Василий наконец-то стал думать о тонкостях, о деталях взаимоотношений людей и пытаться управлять ими к собственной пользе.
Он вообще очень переменился с тех пор, как получил отставку. Это событие явилось для него хорошим уроком. Он помышлял теперь не о кутежах и женщинах, а о реванше, который должен взять у дерзкого попа. Он собирался вернуться на своё место городничего и уже написал покаянное письмо вятскому губернатору с просьбой дать ему возможность исправиться, заслужить доверие вновь. В губернское правление писали и его сторонники: городской лекарь Вишневский, капитан сарапульской инвалидной команды Михаил Коротков, уездный судья Шмаков.
В голове Василия, освобождённой от служебных забот, созрел план настоящего семейного триумвирата. Пусть Надежда выйдет замуж за Вишневского, сам он через полгода женится на дочери капитана Короткова — восемнадцатилетней девице Александре, а судья Шмаков, по дряхлости лет мало разбирающийся в делах, всё равно к ним присоединится. Посмотрим тогда, чья возьмёт...
После Василия у Надежды побывала Клеопатра. Она принесла новое платье из своего гардероба и уговорила старшую сестру надеть его этим вечером. Сначала Надежда согласилась, но в последний момент передумала. Взглянув на гравированный портрет Александра I, всегда висевший над её кроватью, она облачилась в парадный уланский мундир из английского сукна. Его она заказала в столице в 1817 году и берегла как зеницу ока, имея право носить эту одежду, будучи в отставке.
Мундир сидел прекрасно. Надежда придирчиво оглядывала себя в зеркале и не находила ни одного изъяна. Если чуть-чуть затенить лицо с лёгкими морщинками на лбу, у глаз и углов рта, то может показаться, что время остановилось, ей опять — тридцать лет. Александр Благословенный жив, Россия побеждает Наполеона, русская армия марширует по Европе и у штабс-ротмистра Александрова впереди — блестящая карьера...
Вишневский уже стучался в дверь. Одёрнув фалды тёмно-синей куртки с малиновыми лацканами, Надежда открыла ему. Он шагнул через порог и протянул ей цветы.
— Какие чудесные розы! — воскликнула Надежда.
— Это — вам, Надежда Андреевна! Во-первых, поздравляю вас с именинником. Во-вторых, в этот торжественный день позвольте мне официально...
— Одну минуту! — Надежда позвонила в колокольчик, чтобы вызвать горничную. — Я хочу сразу поставить цветы в вазу, пусть они живут дольше.
Явилась Наталья. Она тоже восхитилась букетом. Затем стали искать подходящую вазу, потому что розы были на очень длинных ножках. Не скоро она с Вишневским снова осталась в комнате вдвоём.
— Какой ответ вы дадите одинокому страннику, алчущему покоя в тихой семейной гавани? — Лекарь поднёс к губам её руку.
— Блаженны алчущие и жаждущие правды. — Надежда процитировала Библию, — ибо они насытятся...
Он понял её слова чересчур буквально, страстно обнял и хотел поцеловать. Надежда, отстранившись, прижала ладонь к его губам и твёрдо сказала:
— Завтра...
Праздничный ужин затянулся, но после десяти часов вечера за столом остались только свои, то есть семья Дуровых и лекарь Вишневский. Он сидел рядом с Надеждой, много ел и пил, подмигивал Василию с довольным видом. Иногда он фамильярно обнимал Надежду за плечи, заглядывал ей в лицо, предлагал отведать то ананаса, то винограда или же выбрать из коробки и дать ему конфету, которая ей больше всего нравится.
Похоже, что доктор чувствовал себя таким же виновником торжества, как Василий Дуров. Все шло по его плану и устроилось как нельзя лучше именно в тот момент, какой он назначил для завершения сего дела. Конечно, проводы штабс-ротмистра Александрова слишком затянулись. Но завтра он ждёт к себе в гости вдову Чернову уже в качестве наречённой. Он приготовил ей много подарков, и самый главный из них — очень удобное супружеское ложе в роскошной спальне, заново обитой розовым штофом, с отдельным выходом в ванную комнату и на веранду в сад...
Все они плохо знали Надежду. Вернее, не знали вовсе. Жизнь, протекавшая в Сарапуле в эти годы, была усыпляюще тихой, размеренной, благополучной. Она не требовала ни от кого из них жёстких и мгновенных решений, крутых поворотов. В череде однообразных дней им казалось, будто и штабс-ротмистр Александров стал совсем домашним, смирным и вполне предсказуемым.
Видя, что старшая сестра не выходит к завтраку, Василий послал своего камердинера узнать, здорова ли она. Лакей вернулся с письмом, найденным у двери. Из него явствовало, что Надежда Андреевна сегодня в четыре часа утра отправилась на перекладных в гости к сестре Евгении. Василий в досаде стукнул кулаком по столу:
— Чёрт побери! Что она натворила...
Самая младшая из детей в семье Дуровых — Евгения с восьми лет воспитывалась в женском благородном отделении Императорского военно-сиротского дома, впоследствии переименованном в Екатерининский институт. Туда она попала после встречи Надежды с Александром I. Приезжая в Петербург к сыну, Надежда всегда брала в дом дяди Николая на несколько дней и младшую свою сестрёнку.
Сначала она дарила Евгении кукол, потом — книги, потом — отрезы на юбки и блузки, которые Женечка умела шить, так как девушек в институте учили рукоделию и основам портняжного ремесла. Будучи воспитанницей старшего возраста, Евгения сама начала понемногу зарабатывать. Она преподавала в младших классах института французский язык, которым овладела в совершенстве. В 1821 году Надежда по просьбе отца забрала Евгению из Екатерининского института и привезла в Сарапул. Столичная барышня Женя нелегко привыкала к провинциальной жизни и к своей семье, которую покинула в столь нежном возрасте. Пожалуй, только со старшей сестрой она дружила по-настоящему.