С любовью, верой и отвагой
Шрифт:
— Кто здесь?! — крикнул он. — Где мой пистолет?.. Прочь от двери! Я стреляю...
Он смотрел на Надежду и не видел её. Его взгляд был пустым и бессмысленным. Подполковник выхватил из-под подушки пистолет, который они по своей военной привычке положили туда на всякий случай вечером, и направил дуло на неё:
— Ты кто?
Она молчала, боясь пошевелиться.
— Ты кто? — требовательно повторил он.
— Поручик Александров.
— Врёшь!
Тут Надежда бросилась Станковичу на грудь, прижала его своим телом к подушке, вырвала из рук лёгкий трофейный «Аn-ХIII».
— Михаил, очнись!
Станкович застонал, прикрыл глаза ладонью:
— О, Бог мой, какая боль...
— Где боль, Михаил, где?
— В затылке. И там, выше... — Он взял её руку и прижал к своей голове сзади. Она нащупала ещё один рубец, небольшой, но глубокий.
— Это тоже у Бородина?
— Да. Они же наскакали на меня вдвоём. Ударов было два. Один спереди, но спас козырёк кивера. А второй — сзади и как-то сбоку. Артемида поднялась на дыбы, она помешала им...
Надежда встала, налила в бокал вина, подала ему. Он выпил залпом, опустил голову на грудь. Потом в тревоге посмотрел на неё:
— А что сейчас было? Ничего не помню.
— Тебе надо в отставку.
— Нет. Хочу дослужиться до полковника. У меня теперь есть «Георгий» четвёртой степени, полк мне должны дать. Разве ты не хочешь стать матушкой полковницей?
— Поручиком быть тоже хорошо...
Она была бы счастлива взять у жизни и то и другое. С утра быть на службе и в мундире, вечером, дома, сняв мундир, превратиться в ласковую жену и добрую мать своих детей. Однако её великодушный покровитель Александр Благословенный полагал такую метаморфозу совершенно невозможной. Подполковник Станкович, готовый ради неё на всякие безумства, тоже не верил, что женщина способна сочетать в себе столь разные качества. Нет, они совсем не понимали её. Но почему так настойчиво, так сурово требовали тогда, чтоб она сделала выбор в пользу чего-то одного...
Когда Надежда через два дня покидала Варшаву, она всё же обещала Станковичу написать прошение об отставке в следующем, 1815 году. Но ничего из этого не вышло. В феврале 1815 года Наполеон бежал с острова Эльба во Францию, был радостно встречен народом и войсками, вступил в Париж.
В России опять заговорили о войне, полки приготовились к новому походу в Европу. Литовские уланы, квартировавшие в Полоцке, получили приказ идти к Ковно. Они пробыли там более месяца, ожидая со дня надень распоряжения перейти границу. Но в июле пришло известие о разгроме французской армии при Ватерлоо, и уланы остались в России. Они совершили обычный летний переход в Вильно, оттуда — в Великие Луки, где и расположились на зимние квартиры.
Во время этих маршей писем от Станковича Надежда не получала и сама не писала ему. Не до того было. Ожидание новых боев и предвкушение нового путешествия за казённый счёт по Польше, Германии, Франции томило тогда всех, кто носил русские мундиры. Лишь в ноябре Станкович напомнил ей об их уговоре. Она ответила, что слово сдержит.
В начале 1816 года Надежда вновь получила письмо от своего возлюбленного. Он сообщал ей, что его мать умерла, оставив ему наследство в Екатеринославской губернии. Он подробно описывал эту небольшую усадебку на берегу тихой речки, сад при ней, лес за околицей села, озеро неподалёку. Подполковник просил её стать
Неделю провела Надежда в тяжёлых раздумьях. Тут в эскадрон нагрянул с проверкой полковой командир, встретил на улице солдата в неформенных тиковых шароварах и устроил офицерам безобразный разнос. Ей показалось, что её фамилию он произносил с большим презрением, чем других. Сразу после этого, кипя от незаслуженной обиды, она написала злополучное прошение об отставке и рано утром, боясь, что передумает, отвезла его на почту.
13. ЕСЛИ БЫ ВЕРНУТЬСЯ...
Надобно сказать всему «прости»!.,
и светлому мечу, и доброму коню...
друзьям!., весёлой жизни! учению,
парадам, конному строю!., скачке,
рубке, всему, всему конец!.. Всё
затихнет, как не бывало, и одни только
незабвенные воспоминания будут
сопровождать меня на дикие берега Камы...
Степь под Екатеринославом ещё не выгорела от солнца, а буйно цвела и зеленела молодой весенней травой. Бездонное небо сияло. Голоса птиц разносились повсюду, и Надежда слушала их радостную песню солнцу, свету, весне.
Дорога вела к деревеньке под названием Гребешки. Здесь должен был встретить её подполковник Станкович. Уверенная в нём как в самой себе, она не стала ждать его ответного письма с подтверждением всех их планов. Надежда лишь написала ему короткую записку, что отставлена приказом от 9 марта 1816 года с чином штабс-ротмистра и мундиром и выедет к нему в апреле, не ожидая получения в полку двух тысяч рублей, пожалованных ей нынче государем в награду за службу.
Господский дом в Гребешках был и вправду небольшим, одноэтажным, весьма скромного вида. Выйдя из коляски, Надежда направилась к парадному. Она думала, что сейчас Михаил кинется к ней, но его не оказалось на месте.
— Где барин? — спросила она у толстого лакея, впустившего её в гостиную.
— Уехавши они к барыне в Трехаловку. Тут недалеко...
— Пошли за ним, любезный. Скажи, что однополчанин его, штабс-ротмистр Александров прибыл, — произнесла она, насколько удивлённая словами «уехавши к барыне».
Через полтора часа подполковник Станкович прискакал. В окно она видела, как доблестный её гусар сходит с лошади, отдаёт свою кобылу конюху. Было в его лице что-то непривычное, мучительно-виноватое. Сбивая арапником пыль с сапог, он медленно поднялся на крыльцо, оглянулся, точно ища неведомой поддержки, и вошёл.
Надо отдать ему должное. Он не стал притворяться, увиливать от неприятного разговора, разыгрывать из себя обманутого влюблённого. Остановившись перед ней, Станкович рубанул сплеча:
— Царица моя! Прости меня, если можешь. Я страшно виноват перед тобою.
— Что случилось? — спросила Надежда.
— Я рад, что ты здесь. Я счастлив тебя видеть. — Он наклонился и поцеловал ей руку. — Но дело в том, что я теперь... женат!
— Как ты сказал? — Надежда не поверила своим ушам. — Ты... женат?..