С любовью, верой и отвагой
Шрифт:
Удивлённые педагогическим уклоном его речи, кавалеристы ничего не понимали, пока кто-то из ординарцев не шепнул им, что Клейнмихель не боевой генерал, а столичный, уже двадцать два года является директором кадетского корпуса и здесь находится по особому распоряжению царя. Молодые офицеры приуныли. Всё это означало, что император Александр I решительных боевых действий у крепости не планирует. Ни атак, ни штурмов при Модлине не будет, и, следовательно, отличиться в настоящем бою им не придётся.
После встречи с генералом все отправились осматривать позиции войск и место, отведённое для размещения кавалерии. Издали крепость выглядела очень грозно. Её укрепления, частью блиндированные, частью земляные насыпные, возвышались над водами двух рек: Вислы и Наревы. Она господствовала над местностью и представляла угрозу для коммуникаций русской армии, давно занявшей Польшу и ушедшей дальше — на Рейн и Одер, в Германию.
По воле Наполеона в течение 1808 — 1812 годов Модлин был превращён в первоклассное фортификационное сооружение герцогства Варшавского. Здесь имелся большой арсенал, артиллерийские, провиантские и комиссариатские склады с огромными запасами. Гарнизон не испытывал никаких трудностей и держался стойко. Живописную группу русских кавалеристов, выехавших на поле перед пятиугольным Казунским фортом, осаждённые приветствовали огнём из нескольких орудий. Но ядра просвистели над головами улан и конноегерей, не причинив им вреда. Обмениваясь шутками по поводу глазомера здешних канониров, офицеры возвратились к своим подразделениям. Их служба у Модлина началась.
Лагерь резервного эскадрона Литовского полка был оборудован согласно всем требованиям устава. Но вместо палаток солдаты и офицеры жили в землянках, вырытых на всхолмлённом берегу Наревы. Коновязи располагались чуть дальше, на пойменных лугах, где было ещё много сочной густой травы, и лошади наедались ею до отвала.
Надежда командовала полуэскадроном: первым и вторым взводами — и расположилась довольно комфортабельно. У неё была отдельная землянка. Там имелось ложе, устроенное из досок и сухого сена, покрытое цветастым бархатным ковром, и большая подушка из чёрного сафьяна. Здесь Надежда завтракала, выпивая чашку кофе с чёрным хлебом, читала, отдыхала после суточных дежурств и писала свою книгу о несчастной любви дочери чиновника Елены к провинциальному прожигателю жизни Лидину.
Иногда она так погружалась в мир своих воспоминаний, что забывала обо всём. Даже гром пушек с крепостных стен не мешал ей. Слова, которые она искала для точного выражения своих мыслей и чувств, фразы, которые она складывала из этих слов, — все уже было записано в тетрадь и подчинено некой главной идее. Но вдруг работа её остановилась. Тетрадь кончилась, и взять новую было негде. Маркитанты, бывшие с русскими войсками у Модлина, по непонятной для Надежды причине не торговали писчебумажными принадлежностями.
Помог случай. Осаждённые устроили очередную вылазку, и как раз на том участке длиною в две версты, где содержал пикеты эскадрон штабс-ротмистра Ржонсницкого. Услышав ружейную стрельбу, Надежду подняла солдат по тревоге и помчалась на выручку пехоте.
Пока гренадеры и егеря перестреливались с французами, поручик Александров на рыси развернул колонну «справа по три» в линию сомкнутого строя «колено о колено» и ударил на вражеское каре с левого фланга. Французы были уже не те, что прежде, и конники ворвались в их ряды с первого раза. Человек тридцать убитых и раненных пиками на поле, четверо пленных, взятых храбрыми уланами с собой, отступление под защиту крепостной артиллерии, тут же открывшей ураганный огонь, — вот что получили осаждённые. А Надежда в ознаменование сего удачного дела получила бутылку отличных сливок к своему утреннему кофе в подарок от штабс-ротмистра и разрешение съездить на три дня в Варшаву.
Столица Польши вовсе не походила на город, разорённый жестокими русскими оккупантами. На Маршалковской были открыты все дорогие магазины. Рестораны и кафе наполняли беззаботные посетители. Перед замком «Старо Място» прогуливалась нарядно одетая публика, вечером давал спектакли музыкальный театр.
Надежда осмотрела остатки древних крепостных стен, некогда отделявших центр города от Краковского предместья, прошлась по набережной Вислы, побывала в опере. Но самое главное — она купила пять больших и толстых тетрадей в кожаных переплётах, бутылку чернил с винтовой крышкой и смогла на военном почтамте, недавно открытом при штабе, отправить письмо на имя майора Станковича из Мариупольского полка, находящегося в Германии.
Не зная, попадёт ли её послание в руки Михаила, Надежда написала его только от имени поручика Литовского уланского полка Александрова. Чтобы передать важную новость, она сделала в конце как бы незначительную приписку: «Р. S. Сестра моя также вам кланяется. Её постигло немалое горе. Этой зимой умер у неё муж Василий, спьяну замёрзнув в сугробе. Теперь сестрица в трауре, но подумывает о новом браке. Нет ли у вас на примете хорошего человека лет 45-ти, не отягощённого долгами и не имеющего вредных привычек?..»
В конце октября 1813 года уланы покинули позиции у крепости Модлин и двинулись на юго-запад, в Богемию. Затем, миновав город Прагу, снова повернули на север и путешествовали почти два месяца, пройдя Альтенбург, Галле и Ганновер. Лишь около Гамбурга резервный эскадрон наконец соединился с Литовским полком, который вместе с другими частями русской армии осаждал город Гамбург, превращённый французами в неприступную крепость.
При начале этого путешествия Надежда подробно описывала увиденное в тетради, купленной в Варшаве, начертав на её первом листе «Подённые записки». Но недели через две бросила это занятие. Сперва её восхищали уютные европейские города, их чистые улицы, удивительные дороги, тщательно возделанные поля, сады и виноградники, жители, радостно приветствовавшие русских. Но от частого повторения картины эти ей приелись, стали скучны, обыденны. Родная страна, так не похожая на здешнее благолепие чёрными своими курными избами, дремучими лесами, дорогами, едва намеченными в неоглядных просторах, давно вернулась в её воспоминания и диктовала ей меру всех вещей и понятий в чужом краю.
На подходе к Гамбургу она сделала лишь две записи. Первую — когда полковник Степанов выгнал её из тёплого немецкого дома под ветер и дождь к эскадрону, ожидавшему погрузки на паром, вторую — когда штабс-ротмистр Ржонсницкий, дав ей поручение собирать отставших солдат, оставил на ночь глядя одну на дороге. Молодой и горячий жеребец Надежды, испугавшись волчьего воя, вышел из повиновения, понёс её по полю и сверзился вместе с ней с обрыва в реку, причём оба они не получили ни единой царапины.
«Хранил меня Бог, видимо, хранил! Разъярившееся животное летело со мною вовсе уже без дороги! — записала она на следующий день в своей тетради. — Сначала я очень испугалась; но невозможность ни удержать лошадь, ни спрыгнуть с неё образумила меня; я старалась сохранить равновесие и держаться крепко в стременах...» [91]
Повесть «Игра Судьбы, или Противозаконная любовь» была завершена ещё при переходе их отряда через Богемские горы. Две тетради оставались чистыми, и Надежда, не в силах прекратить это новое занятие, начала делать наброски к своим мемуарам о 1812 годе. Она думала, что закончит их в каком-нибудь голштинском городке возле Гамбурга, находясь на постое у добрых немцев, но тут много писать ей не пришлось.
91
Избранные сочинения кавалерист-девицы Н. А. Дуровой. М.: Московский рабочий, 1983. С. 211.