С любовью, верой и отвагой

Бегунова Алла Игоревна

9. ДОМОЙ!

Лихорадка и телега трясут меня без пощады.

У меня подорожная курьерская, и это

причиною, что все ямщики, не слушая

моих приказаний ехать тише, скачут сломя

голову. Малиновые лампасы и отвороты

мои столько пугают их...

Н. Дурова. Кавалерист-девица. Происшествие в России. Ч. 2

Генерал-лейтенант Пётр Петрович Коновницын был назначен дежурным генералом всех армий 4 сентября 1812 года. Кутузов поставил перед ним задачу ответственную и

трудную — привести войска, расстроенные при Бородине, в боевую готовность. Известный своей неутомимостью в выполнении поручений начальства, Коновницын спал теперь не более трёх часов в сутки, ел и пил в седле и заставлял также работать всех своих подчинённых. Надежду, поступившую в группу ординарцев, он узнал и приветствовал словами: «А, старый знакомый! Теперь поездишь по здешним дорогам. Дел у нас масса...»

Красная Пахра была деревней большой, в ней имелось немало домов, удобных для постоя. Но генералов, полковников, подполковников, майоров и других чиновников от 6-го класса и выше, обретающихся при Главной квартире в эти дни, было гораздо больше. Потому ординарцам — обер-офицерам для жилья дали в поместье Салтыкова только дощатый сарай, который не отапливался.

Несколько лавок вдоль стен, колченогие табуретки и некрашеный стол посредине составляли все его убранство. Ещё на столе ставили ведёрный самовар, который регулярно нагревали. Вернувшись из поездки с поручением, каждый ординарец мог получить здесь кусок хлеба и кружку горячего чая. Это был единственный способ хоть как-то согреться.

На холод и полуголодное существование Надежда бы не обратила внимания, если б не контузия. Нога снова стала болеть, и очень сильно. По утрам она с трудом вставала. Ступня, голень, колено, бедро отекали, теряли подвижность.

Фельдмаршал не забыл о своём необычном ординарце. Через пять дней он вызвал поручика Александрова к себе.

— Как твоя служба в штабе? Отдохнул ли ты?

— На отдых тут, ваше сиятельство, я и не рассчитывал. А служба обычная. Поскачи, отвези, объясни, посмотри, передай, догони...

— Что-то ты бледен, друг мой. — Кутузов посмотрел на неё внимательно.

— Контузия донимает. С ногой плохо, и это самое печальное для меня. — Надежда вздохнула.

— Вот что, Александров. Поезжай-ка ты домой на лечение.

— Нет-нет, ваше сиятельство! — испугалась она. — Теперь никто не покидает армию...

— Ошибаешься. — Князь подошёл к столу, взял какую-то бумагу с длинным списком фамилий и чинов, помахал ею в воздухе. — Здесь — двадцать семь господ офицеров. Молодцы как на подбор. А все больны. Горячка, лихорадка, ломота в костях, слабость всех членов...

— Но армия скоро пойдёт в поход.

— Скоро или нет, пока не знаю. Однако лучше ли будет, если в том же походе ты упадёшь с лошади от своей контузии и тебя заберут в лазарет?

— Только не это! Знаю я наших медиков. Сразу раздевают и начинают слушать лёгкие и сердце. Хотя у человека болит нога.

— Ну то-то! — Кутузов улыбнулся, его позабавила её горячность. — Вернёшься в армию в декабре и снова будешь у меня. Француз ещё силён. Сразимся с ним у Немана, у Вислы. Париж тебе не обещаю, не стал бы я ходить туда с войском. Но Варшава, Берлин — вот где попразднуем! Бывал там?

— Нет. А по-польски говорю...

— О, польки! — Фельдмаршал щёлкнул пальцами. — Знаешь, польки — это настоящие...

— Ваше сиятельство, с польками вы разберётесь без меня!

— Прости, друг мой. — Он смутился. — Я увлёкся своими воспоминаниями...

Старший адъютант Кутузова майор Скобелев 16 сентября 1812 года выдал поручику Литовского уланского полка Александрову из экстраординарной суммы, которой главнокомандующий

распоряжался по своему усмотрению, сто пятьдесят рублей для поездки по делам службы, как было написано в приказе, до Сарапула и обратно [88] . Кроме того, Надежда получила курьерскую подорожную, что значительно ускоряло её путешествие домой.

88

Запись от 24 сентября 1812 г. за № 306 в журнале исходящих бумаг собственной канцелярии главнокомандующего. Опубликована в «Трудах Московского отдела Императорского русского военно-исторического общества» (Т. 21. С. 57. М„ 1912).

В один день распродала она ненужное ей теперь имущество: два седла, вальтрапы, попоны, вьюки, мундштучные и трензельные оголовья, арканы, саквы и прочее добро. С Зелантом попрощалась трогательно — поцеловала его в ушко и пожелала лёгкой службы у нового хозяина, штабс-ротмистра Григория Шварца, некогда служившего с ней в эскадроне полковника Скорульского, а ныне ставшего адъютантом в штабе 4-го кавкорпуса. Шварц был хорошим кавалеристом и обещал Надежде холить и лелеять её верного боевого друга.

Вечером того же дня, надев полную парадную форму, явилась она к князю Голенищеву-Кутузову попрощаться. Нужные слова были уже сказаны, а седовласый герой России все медлил. Наконец он обнял её по-отечески.

— Ну, с Богом и в дальний путь! — Кутузов перекрестил Надежду троекратно. — Одно скажу тебе на прощанье. Таких, как ты, не видел прежде. Но век наш кончен, мы — люди времени великой Екатерины. Она светила, подобно солнцу, и затмевала все. Быть может, под этими лучами родилось и взросло новое поколение дочек, внучек, правнучек. А мы его и не заметили. Жаль, что не узнаю их...

Воодушевлённая этим напутствием и уверенная в том, что отныне у неё появился могущественный покровитель, с которым в армии служить всегда легче, села она в повозку и помчалась по дороге вглубь необъятной империи. Едва мелькнул на обочине последний армейский пикет, едва растворились в синеватой морозной дымке шинели, кивера, штыки, усатые лица солдат, как болезнь накинулась на неё, словно враг, долго ждавший своего часа в засаде.

Мучимая приступами то лихорадки, то озноба, почти не чувствуя раненой и контуженой ноги, перебиралась она из телеги в повозку, из повозки — в кибитку, а за Казанью — в сани, потому что там уже лежал снег. Как никогда раньше, хотелось ей очутиться дома, закрыть двери в своей комнате с книжными полками и никого не видеть день, два, три. Хорошо, если бы по какому-нибудь чуду её сын Иван, живущий в Петербурге, встретил бы её в Сарапуле на пороге отцовского дома. Наверное, она подняла бы его на руки, прижала к сердцу и долго плакала бы.

Андрею Васильевичу Надежда сказала, что приехала к нему отогреться, что из армии её отпустил сам генерал-фельдмаршал его светлость князь Голенищев-Кутузов. Городничий, изучив курьерскую подорожную дочери, с важностью занёс все эти сведения в журнал регистрации и отправил вятскому губернатору рапорт, что в город Сарапул, его управлению вверенный, прибыл из армии для излечения от ран Литовского уланского полка поручик Александров.

На сей раз в Сарапуле жилось ей почему-то легче. Может быть, местное общество привыкло к той сенсации, что старшая дочь городничего — офицер. Может быть, русское оружие, гремевшее теперь не во льдах Финляндии и не в степях Молдавии, а гораздо ближе — на полях под Смоленском и Москвой, одарило её блеском своей славы, придав в глазах здешних обывателей глубокий смысл её поступку.