С любовью, верой и отвагой
Шрифт:
Подъямпольский, который наблюдал эту сцену и изрядно переволновался, хотел было отправить Александрова отдыхать за фронт, но наткнулся на злой и дерзкий взгляд.
— Хоть убейте, ротмистр, — не поеду! Я так ждал этой минуты, а вы... Оставьте меня в покое!
— Хорошо! — Командир как будто даже рассердился. — Тогда станешь на моё место при атаке эскадрона. Скачи под пули, если это тебе надобно для счастья!
— Слушаюсь, господин ротмистр! — Надежда ликующе ему откозыряла. — Тысячу раз спасибо, дражайший Пётр Сидорович!
Она подобрала повод. Зелант, уже отдохнувший от скачки, бодро пошёл к строю солдат. Через минуту над двумя шеренгами в тёмно-синих куртках раздался её низкий, сильный голос:
— Эскадро-он, слушай! В атаку с места прямо, марш-марш!..
Бой продолжался до сумерек. Поручик Александров раз семь водил в атаку эскадрон под свист французских пуль и дружное русское «ура». Пули не задели его. Лишь одна, будучи на излёте, пробила ему белую четырёхугольную тулью строевой шапки. Да ещё однажды, при рукопашной сече, два огромных усача с бригадирскими нашивками на рукавах хотели взять поручика «в клещи» своими длинными палашами, но их отогнали люди из третьего взвода: Мелех, Кумачов, Бойков и другие.
Ротмистр Подъямпольский за смелые действия под Смоленском представил поручика Александрова к первому офицерскому ордену: Святой Анны третьей степени. Но подполковник Штакельберг, уже знавший кое-что об этом безусом офицере, переправил представление. Вместо ордена — только монаршее благоволение, и описание его подвигов свёл к элементарному: «При атаках на неприятельскую кавалерию вёл свою часть в порядке и вспомоществовал поражению неприятеля...» [78]
Ранним утром 5 августа бои возобновились. Наполеон всё ещё надеялся на генеральное сражение. Но русское командование решило оставить Смоленск и уводить обе армии дальше по Московской дороге. Увидев, что во второй половине дня основные силы русских покидают город, французский император приказал начать его штурм. Атаки пехоты и конницы сопровождались жестоким артиллерийским обстрелом. Около трёхсот орудий вели огонь по стенам и башням древней крепости, по улицам, площадям, церквам. Смоленск запылал сразу в нескольких местах. Но тушить пожары было некому. Население, собрав свои пожитки, бежало вместе с войсками.
78
РГВИА, ф. 103, оп. 1/208а, д. 106, св. 0, л. 272. «Список гг. штаб- и обер-офицеров ныне означенных полков, бывших 4-го числа сего месяца в сражении в городе Смоленске и удостаивающихся к получению Его Императорского Величества благоволения. Подписал генерал граф Сиверс. Августа 9-го дня 1812 г. В лагере при городе Дорогобуже».
Литовские уланы опять находились в арьергарде 2-й Западной армии. На этот раз полк шёл самым последним, пропустив вперёд ахтырских гусар и киевских драгун. Эскадрон под командованием Подъямпольского замыкал полковую колонну и должен был подгонять отставших, собирать и сажать на повозки усталых. Только кавалеристы миновали городскую заставу, ротмистр подъехал к Надежде:
— Александр, тебе поручение. Возьми свой взвод и езжай обратно в Смоленск. Там где-то застряли три наших сухарных полуфурка. Приведи их в полк. В крайнем случае — сожги...
Русские ещё были в Смоленске. Упорный бой шёл возле Молоховских ворот. Там занимала позиции рота тяжёлой артиллерии подполковника Апушкина, которую прикрывали эскадроны Иркутского драгунского полка. Им на помощь Барклай-де-Толли отправил 4-й Егерский полк. Надежда, увидев пехотную колонну, присоединилась к ней и быстро добралась до центра города. Как она и думала, полуфурки находились у армейских складов.
Одно складское помещение уже горело, и некоторые смельчаки пытались вытаскивать из огня тюки с полотном и холстом, штуки сукна. Ядра разбили часть крыши и стену у другого магазина, где хранились запасы крупы, муки и сухарей. Но там выставили охрану, разобрали завал, и порядок в какой-то степени был восстановлен. Лихорадочная погрузка провианта, упакованного в мешки, возобновилась. Десятка четыре повозок из разных полков 1-й и 2-й Западных армий ожидали очереди.
Полуфурки Литовского полка занимали место в середине длинного ряда. Надежда, оставив солдат у повозок, пошла к складу, чтобы найти здешнего начальника и ускорить получение груза. У распахнутых настежь дверей она сначала столкнулась с рядовыми в тёмно-синих, с жёлтыми обшлагами и воротниками доломанах Мариупольского гусарского полка, а потом увидела унтер-офицера Белоконя.
— Здравия желаю, ваше благородие! — Унтер вытянулся по стойке «смирно», с улыбкой глядя на бывшего командира.
— Здорово, Белоконь! — Надежда почувствовала, как громко застучало у неё в груди сердце.
Белоконь, когда она уходила из полка, оставался в эскадроне майора Станковича. От Михаила она не имела известий уже два с половиной месяца. Последнее письмо от него пришло в начале мая. Он сообщал, что мариупольские гусары отправляются к городу Гродно и будут в отряде генерал-майора графа Палена.
— Как жив-здоров, унтер? Как все мариупольцы? Как наш эскадрон? — Ей хотелось сразу спросить про командира эскадрона, но из осторожности она не сделала этого.
— Жив-здоров, не ранен, ваше благородие! — чётко отрапортовал Белоконь. — Полк наш состоит в третьем кавалерийском корпусе. В эскадроне майора Станковича убитых и раненых не много, хотя были мы недавно в жестоком деле с французами у Молева-Болота...
— Значит, все офицеры в строю?
— Так точно, ваше благородие.
— Вот что, Белоконь. — Надежда придумала наконец, как ей воспользоваться этой неожиданной оказией, — будет у меня к тебе просьба...
— Сделаю, ваше благородие.
— В последний раз при встрече играли мы с майором Станковичем в карты, и я остался должен ему золотой червонец. Время теперь военное. Хочется мне вернуть свой долг, пока мы оба с ним живы.
— Беспременно, ваше благородие. Не извольте сомневаться. Передам из рук в руки, как только до полка доеду...
Быстро вернулась Надежда к своему взводу, достала из ольстры при седле блокнот и карандаш.
«Милостивый государь мой Михаил Михайлович! — легли на бумагу её торопливые строки. — С унтером Белоконем препровождаю к вам золотой червонец в счёт моего старого карточного долга. Сам нахожусь в добром здравии, чего и вам желаю. Думаю, если свидимся, то партию в вист обязательно доиграем. Покорный слуга ваш поручик Александров. В Смоленске, августа 5-го дня 1812-го года».
Лист она сложила пополам, завернула края, вложила туда золотую монету, ещё раз перегнула, сверху надписала: «Его высокоблагородию Мариупольского гусарского полка майору Станковичу». Пакет был готов. Мимо них уже ехали полуфурки мариупольцев, нагруженные сухарями. Унтер-офицер Белоконь остановился на минуту, взял у неё пакет, расстегнул доломан и спрятал письмо во внутренний карман на груди.
— Счастливо оставаться, ваше благородие!
— Езжай, унтер. — Надежда заглянула в его честные голубые глаза. — Даст Бог, ещё повстречаемся...