С любовью, верой и отвагой
Шрифт:
— В следующий раз, — буркнул Пётр Чернявский, известный своим грубоватым и несдержанным характером, — я его с лестницы спущу!
— Однако странно, что он так быстро вернулся после суда и взят теперь в первый эскадрон, — заметил Семён Торнезио.
— Ничего странного, — покачал головой Подъямпольский. — Всё это связи, старые связи, друзья мои. Его старший брат служил в гвардии вместе с нашим шефом Тутолминым. Так что пропасть Волкову не дадут...
Больше о визите Волкова здесь не вспоминали. Ротмистр стал объяснять четырём своим корнетам ситуацию с овсом и сеном. Она была тревожной. Запасов осталось на неделю. Местные помещики, по большей части все поляки, под разными предлогами перестали продавать Российской армии фураж и запрещали это своим крестьянам. Для добывания корма командование полка решило рассылать по деревням губернии особые партии — непременно с офицером, при оружии и числом не меньше полувзвода.
4. ЭТО — ВОЙНА
Мы прошли вёрст сто и опять остановились.
Говорят, Наполеон вступил в границы наши
с многочисленным войском. Я теперь что-то
стала равнодушнее; нет уже тех превыспренних
мечтаний, тех вспышек, порывов. Думаю, что
теперь не пойду уже с каждым эскадроном в атаку...
Который день то шагом, то рысью, то галопом кружил по дорогам Волынской губернии отряд корнета Александрова. Двенадцать солдат, унтер-офицер, две вьючные лошади с палатками, запасом овса и сухарей сопровождали молодого офицера повсюду. Надежда методично, одну за другой, объезжала помещичьи усадьбы в поисках фуража для ста тридцати строевых лошадей эскадрона полковника Скорульского. Четыре дня назад ей удалось отправить в Стрельск воз сена и телегу, груженную мешками с двадцатью пятью пудами овса, но этого было мало, очень мало.
Во внутреннем кармане форменной тёмно-синей куртки у Надежды лежала грозная бумага с полковой печатью — «баранта». В ней говорилось о широких полномочиях корнета Александрова. Он имел право взять этот самый фураж силой, заставить хозяина отправить его на хозяйских же повозках в штаб эскадрона, а вместо денег выдать ему квитанцию за своей подписью, по которой потом в полковой кассе с ним произведут полный расчёт.
Слов нет, всё это было крайне невыгодно местным землевладельцам. Как раз для их устрашения корнет и являлся на подворье со своими солдатами, вооружёнными штуцерами. Затем один, побрякивая длинной саблей, заходил в дом и вежливо начинал с хозяином разговор о том, что Российская армия предлагает ему хорошую сделку.
Фураж у поляков был, но они не желали его продавать. И не потому, что ездить с квитанциями туда-сюда хлопотно. Они приберегали сено и овёс для кого-то другого. В апреле 1812 года они уже уверены были, что этот другой покупатель скоро заплатит им не рублями, а франками. Впрочем, за возрождённое герцогство Варшавское, за обещанное им княжество Литовское, за посрамление ненавистной России многие из них готовы были не только продать, но и даром отдать и сено, и овёс, и жизни своих сыновей новому великому завоевателю.
Действовать на территории, где часть населения уже не скрывала своей враждебности к российским войскам, приходилось осторожно. Надежда предпочитала уговаривать, улещивать высокомерных ясновельможных панов, а не грозить им «барантой». Двенадцать солдат в какой-нибудь украинско-польской деревне дворов на пятьдесят — семьдесят — разве это защита?
Пока её долгие разъезды и хитрые переговоры приносили результат. Зато корнет Чернявский чуть не вызвал восстания в местечке Столин, отлупив у дверей амбара, забитого мешками с овсом, управляющего-поляка, который не пускал его туда и лгал в глаза российскому офицеру, что фуража здесь нет, а мешки наполнены стружкой.
Цезарь Торнезио пал жертвой собственного неодолимого влечения к пухленьким блондинкам. Не в силах отказать молодой вдове, он задержался у неё на несколько дней и отправил обоз из пяти возов с сеном в Стрельск только с четырьмя солдатами. По странному стечению обстоятельств в соседней деревне, также принадлежавшей этой очаровательной польке, солдат пригласили на свадьбу. Там они перепились. Тем временем три воза сена из фуражного обоза исчезли бесследно.
Подъямпольский был в ярости. Он задал корнету Торнезио 1-му отменную взбучку. Но ехать вместо него на поиски корма пришлось опять Надежде и Семёну Торнезио, тишайшему, скромнейшему офицеру Литовского уланского полка. Над картой Волынской губернии они вдвоём подбросили рубль-«крестовик». Серебряная монета упала крестом вниз, и потому Надежда, загадавшая «на орла», поехала на запад, ещё ближе к польской границе, а Торнезио 2-й — на восток, где в украинских деревнях было гораздо спокойнее...
Теперь она уже находилась более чем в пятидесяти вёрстах от своего эскадрона. С дороги, пролегавшей по склону холма, Надежда увидела в долине с цветущими вишнёвыми садами довольно большую, дворов на восемьдесят, деревню. Она сверилась с картой. Это было селение, принадлежавшее семейству польских дворян Цецерских.
Оставив свой отряд на широком помещичьем дворе, Надежда вошла в дом. Лакей отвёл её в кабинет, и молодого офицера приняла сама владелица здешних угодий — пани Агнесса, дама лет семидесяти, храбро вступившая в бой со старостью. Её седые волосы под маленьким кружевным чепцом были уложены в красивую, но несколько старомодную причёску, щёки слегка нарумянены, губы подкрашены. На её морщинистых пальцах Надежда насчитала восемь колец и перстней, один богаче другого.
Держа строевую шапку на согнутой левой руке, Надежда щёлкнула каблуками, представилась и коротко объяснила цель своего визита. Старушка, с удивлением разглядывавшая стройного улана, ответила, что ей неизвестно, есть ли у них на продажу сено и овёс, это знает её эконом. Она отправила лакея за экономом, а сама продолжала внимательно изучать мундир пришельца.
Такие пристальные взгляды всегда беспокоили Надежду, и она, готовясь к худшему, уже прикидывала пути для своего поспешного отступления из этого дома. Молчание затянулось до неприличия, но вдруг пани Агнесса нарушила его:
— Votre uniforme est admirable! — сказала она восхищённо. — J’aume cet heureux mariage de couleurs bleu fons'e et cramoisi [62] .
— Oh oui! — Надежда перевела дух с облегчением и подтвердила: — J’en suis fou moi aussi [63] .
— Mon fils possede cet uniforme [64] , — продолжала помещица.
— Est-il possible [65] ? — удивилась Надежда.
— Oui, oui. II est officier [66] .
62
Ваша униформа — замечательная! Мне нравится это удачное сочетание цветов тёмно-синего и малинового (фр.).
63
О да. Я тоже без ума от этого (фр.).
64
Мой сын имеет эту униформу (фр.).
65
Неужели? (фр.).
66
Да, да. Он — офицер (фр.).
— Ou? [67]
— En France. Dans le regiment des chevaux-leg'ers polonais de la Garde imperiale... [68] — простодушно сказала пани Агнесса и пригласила Надежду в гостиную, где на стене висел поясной портрет молодого человека в военной форме.
Действительно, многое совпадало. Цвет, покрой, отделка мундира, серебряная перевязь были у него такими же, как у Надежды, только воротник его куртки был малинового цвета, а у Надежды — тёмно-синий с малиновой выпушкой по краям, да четырёхугольная уланская шапка у него была обшита наверху малиновым сукном, а у Надежды — белым. Старушка, смеясь, поставила Надежду рядом с портретом своего сына и всплеснула руками:
67
Где? (фр.).
68
Во Франции. В полку польских легкоконников императорской гвардии... (фр.).