С любовью, верой и отвагой
Шрифт:
Надо сказать, что сперва корнет Волков отнёсся к корнету Александрову весьма снисходительно. Он полагал, что ему на замену прислали желторотого юнца и обвести мальчишку вокруг пальца не составит большого труда. Для начала он пригласил Надежду поехать с ним играть в карты к ротмистру Хобринскому, обещая научить корнета кое-каким интересным приёмам, дающим хороший результат. Но, натолкнувшись на отказ, очень удивился.
Через неделю на обеде у полкового командира он попытался напоить её допьяна, начав с невинного брудершафта. Надежда твёрдо и вежливо отклонила это предложение. Волков начал было куражиться, однако ничего из этого не вышло. Александров был тут не новичком, которого не знал никто, а офицером, известным многим. Волкова осадил князь Вадбольский. Штабс-ротмистр Подъямпольский при всех сказал ему, что корнет Александров, служа с ним в гусарах с 1808 года, не нуждается ни в чьих рекомендациях и тем более — дружбе.
В день сдачи взвода Волков, как это полагается, водил её по конюшням в деревне Костюковке. Они по списку проверили оружие, людей, лошадей, пересчитали сёдла, вальтрапы, оголовья, саквы, чемоданы и прочую амуницию. Оставалось принять фураж, и тут Волков проявил чудеса изобретательности. Дважды они подходили к дверям амбара с замком, и дважды он уводил оттуда Надежду, говоря, что забыл ключ, что взял не ту ведомость.
В третий раз Надежда осталась на месте. Ключ всё-таки нашёлся, и они вошли в темноватое помещение. Два воза стояли пустые. В третьем было несколько мешков с овсом. То-то уланы третьего взвода занялись воровством, и местные крестьяне подали Подъямпольскому жалобу на регулярные потравы овса в полях.
— Где фураж? — спросила она.
— Его должны подвезти... вскоре, — запнувшись, ответил Волков. — Я отдал его в долг.
— Кому?
— Старосте деревни.
— Ну так ведите его сюда. Пусть он подтвердит это, и я подпишу вашу бумагу.
— А не лучше ли нам, Александров, поладить миром?
— Каким образом?
— Я даю вам долговую расписку на сто рублей. Вы принимаете овёс...
— Которого нет! — закончила она фразу за Волкова.
— Зачем ссоры между офицерами одного полка? — начал рассуждать Волков. — Ведь нам ещё служить вместе. Может быть, и я выручу вас в каком-нибудь непредвиденном случае...
— Я не ворую.
— Вы зря сказали это слово. Вы нанесли мне оскорбление.
— Хотите дуэль?
— Дуэли в армии запрещены государем императором.
— Вот именно. Тогда я предлагаю сейчас ехать к эскадронному командиру, чтобы выяснить вопрос с фуражом до конца. Понятно, что вам не хочется огласки. Но, право, Волков, вы — не мальчик, и за свои поступки надо отвечать...
Разбирательство, проводившееся в отсутствие шефа Литовского полка полковника Тутолмина, кончилось для Волкова печально.
Кроме овса и муки, всплыла история с продажей списанных строевых лошадей. Потому корнет вместо штаба корпуса отправился в окружной военный суд [58] . Надежда не сомневалась, что в эскадрон полковника Скорульского Волков больше не вернётся. От непутёвого корнета ей досталось тяжёлое наследство. Надо было быстро наводить порядок во взводе, и она занялась этим.
Среди хитрых проделок Волкова числилась и такая, как деньги, взятые в долг в солдатской артели собственного взвода [59] , которая, конечно, не могла отказать в ссуде своему командиру. Часть долга Волков так и не вернул, и уланы остались на два месяца без мяса и соли. Здесь всё было просто: Надежда внесла свои деньги. С овсом получилось сложнее. Сумма была велика и поступала только в конце мая — начале июня, из третнего офицерского жалованья Волкова, на которое наложили арест. Выручал хороший травостой ранней и жаркой весны 1811 года. Ежедневно уланы косили траву на лугах, взятых в аренду у здешних хозяев, в телегах привозили в деревню и кормили лошадей на конюшнях.
58
РГВИА, ф. 489, оп. 1, д. 2657, л. 63. «Именные списки офицеров Литовского уланского полка на 1 июня 1812 г.». Корнет Волков в армии с 1808 г., в гвардии не служил, в офицерах — с 1808 г., в нынешних чинах — с 20 января 1808 г. За отличие в сражении с французами при деревне Мир 28 июня 1812 г. приговор военного суда с него был снят (ОПИ ГИМ, ф. 160, ед. хр. 182, л. 31 — 34. Рапорты Платова Багратиону).
59
«Столовые деньги» выдавались нижним чинам на руки, солдаты устраивали складчину, эта сумма поступала артельщикам, которые закупали провизию и готовили пищу.
Затем в поле зрения нового командира попал унтер-офицер Малой и его плутоватые дружки, заправлявшие здесь. Вызванный для отчёта к корнету Александрову, Малой изворотливо лгал и притворялся. Он, как и бывший его командир господин Волков, принимал нового офицера за щенка, у которого молоко на губах не обсохло. Надежда молча выслушала лукавые бредни и отпустила его. Она не стала объяснять сорокалетнему унтеру, что его жизнь-малина в третьем взводе уже закончилась, а дождалась нового эпизода уланского бытия в деревне Костюковке.
Четверо её солдат взломали двери в погребе местного шинка и утащили оттуда два бочонка водки. Шинкарь явился с жалобой к командиру, но был встречен Малым, который не пустил его на квартиру корнета, столкнул с крыльца и угрожал саблей. Надежда в это время отсутствовала, но ей все рассказал Зануденко. Она немедленно отправила представление к полковому командиру. Штабс-ротмистр Подъямпольский поддержал рапорт корнета Александрова. Всех пятерых улан наказали шпицрутенами, а Малого ещё и разжаловали в рядовые с переводом в другой эскадрон.
В некотором удивлении теперь взирал третий взвод на своего командира. Юный корнет не пропускал ни одной чистки лошадей, присутствовал абсолютно на всех конных и пеших учениях, на выводке строевых лошадей лично осматривал каждую и точно знал, сколько казённых вещей, выданных в прошлом году, лежит в суконном чемодане каждого улана. Корнет Волков не баловал нижних чинов таким вниманием. Но они ещё не решили, что для них будет лучше: попустительство хмельного и весёлого Волкова или рвение к службе строгого не по своим годам мальчишки Александрова...
Картины, наблюдаемые Надеждой в Литовском уланском полку, отчасти нашли объяснение после её представления шефу полка. Полковник Тутолмин прибыл в свою часть из отпуска в последних числах апреля. Сорокатрёхлетний красавец мужчина, стройный, холостой и весьма обходительный с дамами, Дмитрий Фёдорович жил и действовал в традициях русского барства минувшего XVIII века. Дом его был открыт для всех, хлебосолен, богат, весел. Офицеры охотно собирались у своего шефа, и бывало, изо дня в день здесь садилось за обеденный стол человек пятьдесят. Раз в неделю Тутолмин давал бал для окрестного дворянства, на котором обязаны были присутствовать все его свободные от дежурств и командировок корнеты, поручики, штабс-ротмистры и ротмистры.
Тонкий любитель и знаток итальянской оперы, Тутолмин завёл у себя в полку замечательный оркестр с итальянцем-капельмейстером. Но скучные обязанности строевой службы его занимали гораздо меньше. Отношениям с подчинёнными начальника-педанта он предпочёл отношения доброго и слегка рассеянного отца семейства, который доверил дело сыновьям и изредка журит их то за одно, то за другое упущение. «Господа, я на вас полагаюсь...» — часто слышала Надежда из уст полкового шефа.
Не так было у мариупольцев. Там сын берлинского подмастерья, «мещанина лютеранского закона» Иоганна Меллера, заработавшего на русской службе чин генерал-аншефа, баронский титул и добавление к фамилии «Закомельский», Егор Иванович с немецкой неотступностью муштровал людей и лошадей. Правда, с такой же тщательностью он заботился об их быте и жизни, не упуская из виду никакой мелочи. Потому ход службы в Мариупольском полку казался Надежде точным, как часы, привезённые из Женевы. А в Литовском полку она катилась безалаберно и шумно, со своими отливами и приливами, словно вода в речушке Мостве, где теперь Надежда купалась по ночам.