С любовью, верой и отвагой
Шрифт:
С тех пор она решила, что сон для неё опасен. Будет время — она когда-нибудь отоспится. А пока ей надо быть на ногах и смотреть за своим взводом. В походе колонну покинуть трудно, но на привале отойти от стоянки можно под благовидным предлогом. Воспользовавшись этим, за первую половину июля из полка совершили побег уже 38 нижних чинов [76] . Правда, в их эскадроне беглых было всего трое, и, слава Богу, не из её взвода.
Июльские ночи приносили войскам облегчение своей прохладой, но днём солнце палило немилосердно. В полках участились обмороки от солнечных ударов. Вчера у Надежды тоже упал с лошади человек.
76
РГВИА, ф. 489, оп. 1, д. 2657, л. 98 — 99. «Рапорт Литовского уланского полка за июль 1812 г. Потери в нижних чинах: 66 человек бежавших, 22 человека пропавших без вести, 15 человек погибших».
— Ну что, братец, жив?
— Жив, ваше благородие.
— Выпей-ка. — Надежда отдала ему флягу.
— Премного благодарен, ваше благородие. — Он выпил её до дна, утёрся рукавом.
— Где твоя строевая шапка?
— К передней луке пристегнул.
— Зря, братец. Оттого с тобой и солнечный удар приключился, что голова была непокрыта. Теперь вставай. Надо догонять эскадрон...
Мелех с трудом взобрался на лошадь. Надежда ехала рядом с ним минут десять, пока не убедилась, что солдат вполне пришёл в себя.
— Воровать-то больше не будешь? — спросила она его.
— Никак нет, ваше благородие. Христом Богом клянусь! — Он перекрестился, преданно глядя ей в глаза. — А тогда бес попутал. Сам не знаю, как в ларь полез...
Земли новоявленного княжества Литовского давно кончились. 2-я Западная армия вступила в Смоленскую губернию. Конец её июльского бега был виден. С 21 числа этого месяца в Смоленске располагалась штаб-квартира 1-й Западной армии, где с нетерпением ждали князя Багратиона. Соединение войск становилось событием реальным. Стратегический расчёт Наполеона рухнул, и это было главным достижением русских в июле 1812 года.
6. ГОРЯЩИЙ СМОЛЕНСК
Часа два дожидались мы приказания
под стенами крепости Смоленской;
наконец нам велено идти на неприятеля.
Жители города, видя нас проходящих в
порядке, устройстве, с геройскою осанкою
и уверенностью в своих силах, провожали
нас радостными восклицаниями; некоторые,
а особливо старики, беспрестанно повторяли:
«Помоги Бог! Помоги Бог...»
Лагерь для всей регулярной кавалерии 2-й Западной армии был устроен в Смоленском уезде при деревне Новая. В первый день после похода этот лагерь напоминал сонное царство. Надежда сама, забравшись в шалаш из сена, накрылась летней шинелью и проспала больше десяти часов кряду.
На второй день в лагерь пришли фуры с провизией и фуражом, собранными жителями
На третий день в лагере стало так оживлённо, будто поход в семьсот вёрст был, но давно кончился. На бивуаке Литовского полка заиграла, собирая слушателей отовсюду, полковая музыка, которой всегда гордился Дмитрий Фёдорович Тутолмин. Но, увы, его самого уже не было с литовцами. Из-за болезни он оставил полк в середине июля. Его должность временно занимал прикомандированный к уланам в мае подполковник Новороссийского драгунского полка Штакельберг, человек совершенно незнакомый, малообщительный и грубый. Как-то совсем не подходил он к уютной, почти домашней атмосфере, царившей здесь.
Если литовские уланы развлекали товарищей по походу итальянской музыкой, то общество офицеров Ахтырского гусарского полка, бывшего с литовцами в боях под Миром, Романовом и Салтановкой, устроило для боевых друзей вечеринку в просторной полковой палатке, украшенной еловыми гирляндами и разноцветными флажками. Праздновали конец отступления и соединение двух армий.
Здесь Надежда, сидя за столом рядом с Подъямпольским и Чернявским, впервые увидела близко армейскую знаменитость — поэта и острослова Дениса Давыдова. Он был одет в коричневый, с золотыми шнурами, пуговицами и галунами, доломан Ахтырского полка. При вторжении Наполеона в Россию поэт покинул весьма приятную и выгодную должность генеральского адъютанта, доставившую ему за четыре года, с 1807-го по 1811-й, два новых чина и четыре награждения.
Поддавшись общему патриотическому порыву, Давыдов смело решил вернуться на строевую службу, которую раньше презирал всей своей возвышенной поэтической душой. Правда, шеф Ахтырского полка генерал-майор Васильчиков, как мог, сопротивлялся этому, говоря, что поэту лучше быть при штабе. Но по твёрдому настоянию его покровителя, князя Багратиона, ротмистр гвардии Давыдов был переименован всё-таки в подполковника армии и получил в Ахтырском полку в командование первый батальон.
На вечере не прошло и четырёх тостов: за государя императора, за Россию, за императорскую армию, за лёгкую кавалерию, как Давыдов вышел на середину палатки. Он без ложной скромности представился присутствующим как «самое поэтическое лицо русской армии» и предложил послушать его стихи.
«Самое поэтическое лицо» был чёрен, как майский жук, круглолиц, курнос, лупоглаз и очень мал ростом. Это обстоятельство, видимо, всерьёз его беспокоило, так как сапоги он носил на толстой подошве и с огромными каблуками, украшенными такими же несоразмерными шпорами.
Размахивая в такт рукой, Давыдов начал своим тонким голосом читать одно стихотворение за другим без малейшей остановки. Надежда эти стихи знала, они давно ходили в списках. Но её любимым поэтом был Жуковский. Она помнила наизусть многие его баллады. Творения господина Давыдова, хотя и складные, казались ей — с точки зрения канонов романтизма — чересчур развязными.
Потому, когда поэт наконец остановился, она не стала ни аплодировать ему, ни говорить комплименты, ни знакомиться с ним лично, как это сделали некоторые офицеры из их полка. Она только наблюдала за поведением этого забавного человека. Её удивило, что в следующие полтора часа Давыдов сумел напиться до полного обалдения, но остался продолжать это дело в компании из семи-восьми ярых поклонников Бахуса, когда все остальные уже разошлись. Рядом с поэтом она заметила корнета Волкова. Он подливал гусару вино и смотрел на него с восторгом и обожанием.