С любовью, верой и отвагой
Шрифт:
«Весёлые поручики» вовсе не были искушёнными литературными критиками. Их похвалы звучали просто. Но они поддались настроению этого отрывка и остаток вечера провели потом в задумчивости. Лишь Грузинцов, вместе с Надеждой уходя на свою квартиру, пытался дорогой объяснить ей, что, по его мнению, следует изменить в рукописи. Они попрощались на площади перед кирхой, но вдруг Ираклий вернулся:
— Александр, тебе — письмо. Я взял его сегодня вечером в штабе полка и чуть было не забыл об этом...
— Спасибо! — Надежда положила сильно потёртый на сгибах, мятый пакет в карман шинели, даже не взглянув на обратный адрес. Почему-то она сразу догадалась, от кого это письмо. Сквозь толстую почтовую бумагу она как будто бы ощутила магнетизм, исходящий от строчек, написанных рукой её возлюбленного.
Подполковник Станкович, ныне пребывающий с полком во Франции, сообщал давнему приятелю поручику Александрову, что письмо его, отправленное из Варшавы, он получил только в начале сего года, да и то благодаря случайности. Далее Станкович рассказывал, почему не смог ответить скоро — был ранен в бою при Краоне. Затем он передавал соболезнования сестре Александрова по поводу смерти её мужа и подтверждал, что жених на примете есть, но последнее слово — за невестой. Они должны встретиться. Полки российской армии, как здесь говорят, двинутся в Россию не раньше лета, однако маршрут их пока неизвестен...
Письмо было длинное. Надежда бросила его читать на середине, одержимая одной мыслью: «Он жив!» Сколько раз, узнавая о новых боях в Германии, а потом во Франции, она задавала себе вопрос, жив ли Михаил Станкович, храбрый офицер, опытный командир эскадрона. Выполняя свой долг, он первым поскачет под пули. Так пусть все они пролетят мимо, говорила она себе в такие дни.
Теперь, чтобы успокоиться, Надежда набила табаком и закурила одну из своих трубок, села в кресло перед камином и долго смотрела в огонь. Ей казалось, что там вместе с чёрным поленом, подернутым серым пеплом, догорает отчаянное и прекрасное время их долгих походов, жестоких боев, славных подвигов, невосполнимых утрат. Это время уходит, и надо жить дальше...
Давно уже отпраздновали в Германии вступление союзных войск в Париж, низложение Наполеона, конец бурной эпохи войн. После капитуляции французского гарнизона в Гамбурге русские стали мирными гостями датского короля в Голштинии и в полной мере воспользовались плодами этого широкого гостеприимства, оставаясь на своих квартирах до глубокой осени 1814 года.
Расставание получилось грустным. Жители города Ютерзейне полюбили за десять месяцев улан как союзников, как надёжных защитников, как русских, как бравых молодцов. За эскадроном штабс-ротмистра Ржонсницкого в новом походе следовали две молодые дамы верхом на лошадях. Они пребывали в уверенности, что выйдут замуж за тех, кто был им в Ютерзейне нежным другом. Но эти мечты не исполнились. Оба офицера имели в России жён. Надежда и Семён Торнезио стали свидетелями трудных объяснений, женских слёз и душераздирающей сцены прощания на польской границе. Надежда искренне сочувствовала милым дамам. Семён был более суров:
— Так замуж не выходят! О женихе надобно наводить справки. Они могли бы обратиться в штаб полка и там узнать по формулярным спискам, что соблазнители их давно женаты...
За Познанью уланы получили новое маршрутное предписание: в Варшаву не заходить, пройти севернее: через Торунь, Остроленку и Ломжу к Белостоку с большой днёвкой в Чеханове. Это нарушало планы Надежды. Она уже сообщила Станковичу, что в ноябре будет с полком в Варшаве, а он написал ей о своей командировке в штаб резервной армии, расположенной в Польше.
Под Чехановом, на трёхдневном отдыхе, Надежде в первый день выпало быть дежурным по полку. Тут случилась большая неприятность: арестованные накануне за пьяную драку два улана сбежали ночью из-под стражи. До самого рассвета Надежда была на ногах. В девятом часу утра в штаб прибыл нарочный с пакетами, и вскоре её вызвал к себе полковой командир полковник Лопатин. Он держал в руках бумагу от варшавского военного коменданта.
— Александров, я должен отправить вас в Варшаву, — сказал полковник. — И не просто так, а под конвоем...
— Почему, ваше высокоблагородие?
— Варшавский комендант сообщает, что против вас ведётся дознание...
— Господи, да за что же это?! — воскликнула Надежда.
— Год назад вы взяли под расписку у одного ростовщика на Маршалковской в долг двести червонцев и до сих пор не заплатили ни копейки.
— Это — ошибка, — убеждённо сказала она.
— Вы же были в Варшаве в октябре прошлого года...
— Был. Однако денег ни у кого не брал, расписок не давал.
— Охотно верю, поручик. — Лопатин ещё раз взглянул на бумагу. — Но есть приказ. Вам надо ехать немедленно. Возьмите с собой надёжного унтер-офицера из вашего эскадрона. Пусть он будет вроде конвоя, а в случае затруднений поможет вам...
Надежда поехала с Мелехом, который в конце 1813 года по её представлению был произведён унтер-офицеры. Проскакав за день более тридцати вёрст, они прибыли в столицу Польши вечером, явились к дежурному офицеру в штаб. Он долго и с удивлением читал предписание варшавского коменданта, затем сказал, что не может разобрать подпись чиновника, отправлявшего эту бумагу, и предложил поручику Александрову ждать утра, поселившись пока в трактире «Кухотска воля», где всегда останавливаются русские офицеры, приезжающие в штаб из полков.
В номере Надежда сняла сапоги и форменную куртку и легла на кровать. События сегодняшнего дня требовали объяснения, в них было что-то странное. Но что именно, распознать сейчас она не могла. Беспокойная ночь на дежурстве в полку, долгая дорога, волнения при разговоре в здешнем штабе не способствовали правильным размышлениям. Она послала Мелеха в лавку купить что-нибудь на ужин, а сама укрылась шинелью и задремала.
Подполковник Станкович явился ей как бы во сне. Она услышала звук открываемой двери, потом в комнате раздались чьи-то голоса, и человек в гусарском вицмундире с золотыми штаб-офицерскими эполетами дотронулся до её плеча:
— Поручик Александров, где ваше предписание?
— Здесь, ваше высокоблагородие! — Она вскочила на ноги и сунула руку во внутренний карман куртки за документами.
— Почему вы опоздали? — строго спросил её Станкович.
— Лошадь расковалась! — брякнула она первое, что пришло ей в голову, глядя на него во все глаза и не веря своему видению.
— Хорошо. — Он повернулся к сопровождавшему его пехотному обер-офицеру. — Отметьте, прапорщик, это в сегодняшнем рапорте.