С любовью, верой и отвагой
Шрифт:
Но за то время, пока Надежда жила в столице, не менее полудюжины её знакомых конфиденциально сообщили ей, что Пушкину помочь невозможно. Его божественный поэтический дар угасает, его журнал не находит спроса, его финансовые дела в беспорядке и долги растут, в его семье назревает скандал. Теперь он говорил, и ей слышалось в его словах отчаяние. Внезапно поэт оборвал свою речь, засунул руки в карманы широких панталон и произнёс нараспев, как-то по-детски: «Тоска-а!» Надежда, отодвинув пустую чашку, встала:
— Кончим наш печальный разговор, Александр Сергеевич! Слышите, ваши дети играют в саду? Пойдёмте посмотрим...
Этот день завершился прогулкой по роскошному, хорошо устроенному саду, игрой в прятки со старшими детьми Пушкина и чаем, сервированным в беседке. Надежда развлекала всех рассказами о забавных верованиях черемисов, ещё не отошедших от идолопоклонства. Пушкин, прощаясь с ней, был почти весел.
Обратно в город она ехала в пушкинском экипаже вместе с Плетнёвым. Он долго и угрюмо молчал, но в виду шлагбаума и городской заставы всё-таки решился на откровенность:
— Пушкин сердечно относится к вам, Александр Андреевич. Но зря вы хотите обременить его изданием вашей рукописи. Дела собственные у него в большом расстройстве, и не должно ему заниматься чужими, хотя бы для спасения себя самого и своего семейства...
8. ТРЕТЬЕ ПОСЕЩЕНИЕ
Наконец-то и клевета сделала мне честь,
устремив своё жало против меня — в
добрый час! Это в порядке вещей. Добрая
приятельница моя госпожа С-ва рассказывала
мне, что в каком-то большом собрании
говорили о моих записках, и Пушкин
защищал меня...
Рукопись вернулась к Надежде снова. Уже неделю на столе находилась огромная её тетрадь в кожаном переплёте и рядом с ней толстая стопка желтоватых листов, покрытых ровными и красивыми каллиграфическими строчками — писарская копия с оригинала, которую можно было хоть сейчас сдавать в цензурный комитет. Но она не торопилась, а всё перелистывала и перелистывала одну за другой главы этой писарской копии. Сначала ей казалось, будто можно исправить что-то в её сочинении, написанном под воздействием сильных впечатлений. Однако перо оставалось лежать возле чернильницы сухим. Ни одного нового слова не пришло Надежде на ум. Так она почувствовала, что произведение «Кавалерист-девица. Происшествие в России» более ей не подвластно и живёт своей жизнью.
Не сразу Пушкин уступил настойчивой просьбе и доставил на её квартиру в Песках пакет с авторским оригиналом и копией его. Приехав, он ещё уверял Надежду, что вовсе не трудно ему вести это дело, но потом сдался на уговоры, и ей почудилось облегчение в его улыбке. Хорошо, если этим она помогла ему, сняла с его плеч груз, который он сам взвалил на себя из лучших побуждений.
Пушкин задержался у Надежды дольше, чем рассчитывал. Он спрашивал её, нашла ли она издателя и что он за человек, потому что неумелыми действиями можно принести большой вред этому, казалось бы, беспроигрышному проекту. Коротко охарактеризовал столичных книготорговцев, с которыми Надежде придётся иметь дело: Александра Смирдина и Илью Глазунова. И наконец достал из папки московский журнал «Молва», разрезанный в середине, где была статья молодого критика Белинского о втором номере «Современника».
Надежда быстро прочитала этот обзор. Камня на камне не оставил пылкий юноша от пушкинского детища. Особенно яростно ругал он князя Вяземского за его статью о пьесе Гоголя «Ревизор», пренебрежительно отозвался о статье «Французская академия» и стихах барона Розена, а похвалил только «Записки Н. А. Дуровой», назвав их «занимательными и увлекательными до невероятности» [121] .
— Для меня весьма лестно. — Надежда, обескураженная, вернула журнал Пушнину. — Но что вы думаете об этом, Александр Сергеевич?
121
Белинский В. Г. Полн. собр. соч. М., 1953. Т. 2. С. 233 — 238.
— Кое в чём он прав, — сказал поэт. — Журнально-издательское дело требует особой сноровки. Я буду вносить изменения в третий том. А самого его хочу пригласить к сотрудничеству. Молод Виссарион, горяч и резок, но талантлив...
— И вы будете спокойно разговаривать с ним после такой статьи?
— А как же! — воскликнул Пушкин. — Он — человек из нашей с вами компании, хотя и поповский сын. Почитали бы вы, что пишут обо мне благородные Сенковский и Булгарин...
— Трудно понять всё это.
— Привыкайте к борьбе литературных партий, Надежда Андреевна. Ведь они и вас разберут по косточкам, исходя из своих воззрений и пристрастий. Но сдаётся мне, что Белинский будет ревностным вашим сторонником и честно оценит вашу книгу по истинным достоинствам её...
Иногда при встречах с Пушкиным Надежде казалось, будто время течёт незаметно, как вода между пальцами. Вроде бы только что он открыл дверь, вошёл, заговорил, а настенные часы ужо отзвонили полчаса, час, ещё полчаса. Она хотела бы остановить их коварные стрелки и слушать его без конца. Но поздно, слишком поздно для неё разыгралась эта волнующая воображение пьеса. Он приближался к своему сорокалетию, был полон планов и надежд. Она же всё чаще размышляла о том, что принесёт ей грядущая старость.
Посмотрев на часы, Пушкин вздохнул:
— О, простите. Мне надо ехать.
— Я должна заплатить за правку и переписку моего сочинения. — Надежда взяла со стола приготовленные для этого ассигнации.
— Пустяки, Надежда Андреевна, — сказал он. — Такие счёты между нами неуместны. Но следите за деньгами и торгуйтесь, смело торгуйтесь с купчинами вроде Смирдина!
— А вы торгуетесь?
— Всегда.
Надежда пошла вместе с ним в прихожую. Сегодня она отпустила своего лакея на целый день, но кто-то должен был помочь именитому гостю одеться. Она хотела подать ему трость, шляпу и лёгкую накидку. Пушкин, однако, сам снял одежду с вешалки. Тогда она протянула ему шляпу. Он быстро сжал её ладонь:
— А всё-таки вы мне нравитесь безумно!
— Вы мне — тоже. — Она не торопилась отнимать у него руку и стояла рядом.
— Правда? — Он поднёс к губам её пальцы.
— Я никогда не лгу, Александр Сергеевич.
В его голубых глазах вспыхнул огонь. Все окружающее для неё мгновенно как бы потемнело и отодвинулось куда-то вглубь узкой и плохо освещённой комнаты. Она смотрела только на него и чувствовала, что поддаётся этой бешеной силе. Сердце билось громко, дыхание стало затруднённым. «Ну не здесь же, — почему-то думала она, — не в прихожей...»