С любовью, верой и отвагой
Шрифт:
Маменьки здешних шалопаев переполошились не на шутку, владельцы лавок и мастерских закрыли ворота на замок и лишь из-за некрашеных палисадов наблюдали за потехами ражих коннопольцев. Вербовка пошла туго, и ротмистр Казимирский решил перенести боевые действия на окраины, поближе к заезжим корчмам, где останавливались небогатые путешественники, мелкие торговцы и крестьяне из близлежащих деревень.
Поэтому утром 8 марта Надежда увидела в своей корчме буйную компанию в тёмно-синих мундирах с малиновыми отворотами. Они ввалились в зал вместе с тремя крестьянскими парнями, которых успели угостить вином на улице
Расплатившись за завтрак, Надежда отошла к столу у окна, чтобы незаметно наблюдать за коннопольцами. Она уже три дня ходила за ними по пятам и все не решалась сделать выбор. Солдаты, гуляющие по улицам в обнимку с бродягами, вечно были под хмельком и держались грубо. Надежда боялась, что, заговорив с ними, она окажется в армии императора Александра раньше, чем ей того хочется, и не по своей воле. Ей же надо было вступить в полк так, чтоб её заметили. Тут, на улицах Гродно, собирали мещан и вольноотпущенников, а она всё же из российского дворянства...
Вербовка в корчме шла своим ходом. Участники её пили вино кружку за кружкой, танцевали краковяк под хриплую еврейскую скрипку, слушали рассказы солдат о лёгкой кавалерийской службе, красивых девушках, больших трофеях последнего похода. Один малый в крестьянском армяке уже сидел за столом между коннопольцами, уронив голову на руки, но два других ещё пытались пробиться к выходу.
Молодой человек в мундире с серебряными унтер-офицерскими нашивками на воротнике и обшлагах, руководивший этой операцией, давно поглядывал в сторону Надежды. Наконец подошёл и остановился возле её стола, картинно опершись на саблю с офицерским темляком.
— Как вам нравится наша жизнь? Не правда ли, она весела?
— Вы имеете в виду военную службу? — вежливо осведомилась у него Надежда.
— И военную службу тоже!
— А что за полк у вас?
— О, наш полк имеет репутацию храбрейшего в армии!
— C’est ainst en effet? [9] — недоверчиво спросила она.
— Oui, c’est vrai [10] ... — кивнул он. — Ну взять хотя бы сражение под Пултуском в прошлом году. За атаку нашего второго батальона на французскую конницу подполковник Жигулин был награждён орденом Святого Георгия четвёртой степени.
9
Это действительно так? (фр.).
10
Да, это так... (фр.).
— Он командует вашим полком?
— Нет. Он погиб под Прейсиш-Эйлау. Это наше последнее сражение. Мы потеряли много людей.
— Значит, люди вам нужны?
— Ещё как! — Он искательно заглянул ей в глаза. — Записывайтесь к нам. Не пожалеете!
— Быть нижним чином? Но я — российский дворянин...
— Специально для вас у нас в полку найдётся должность. Вы будете «товарищем», рядовым дворянского звания, старшим под «шеренговыми» из простолюдинов.
— Надо подумать.
— Конечно
Пан Тадеуш сам понёс к их столу заказ, смахнул полотенцем невидимые крошки, наклонился к Надежде и быстро сказал ей:
— Не пейте...
— Эй, хлоп, пошёл отсюда! — Коннополец оттолкнул его от стола, сел рядом с Надеждой и сделал добрый глоток. — Хочу представиться. Я — портупей-юнкер Дембинский и могу сразу отвести вас к командиру эскадрона ротмистру Казимирскому.
— Пожалуй, я подожду... — Надежда сдула пену, поднявшуюся выше краёв кружки, но пиво пить не стала.
— А зря, мой юный друг. Когда идёт война, в военной службе есть большой резон, — заговорил Дембинский. — Во-первых, можно отличиться. Во-вторых, при убыли строевых унтер- и обер-офицеров производство в чин делается быстрым. Уверяю вас, что через год вы вернётесь сюда корнетом или даже поручиком... В-третьих, наш мундир, дарованный нам императором! Он вам нравится?
— Да, — кивнула Надежда.
— Конечно! Что может быть красивее, чем сочетание малинового и тёмно-синего цвета. А эполеты из белого гаруса? Плечи в них — как у Геракла, талия — как у осы... Да все бабы в округе через неделю будут ваши!
Портупей-юнкер минут двадцать молол эту чушь. Надежда задумчиво смотрела на него. Денег у неё оставалось вовсе не так много. Пройдут ли через Гродно другие легкокавалерийские полки, она не знала. Тут же как будто всё складывается удачно. При этакой отчаянной вербовке не станут в Польском конном полку строго проверять рекрутов. Да и полк какой-то необычный. «Товарищи», «шеренговые»...
К ним подошёл один из солдат, что-то зашептал Дембинскому на ухо, показывая на крестьян. Одного из них, пьяного в стельку, держали под руки двое коннопольцев. Второй что-то пытался объяснять своим новым друзьям в тёмно-синих куртках. Третьего не было видно нигде.
— Как это он убежал? — строго спросил портупей-юнкер у солдата. — А ты где был, разиня!
— Виноват, ваше благородие! — Тот вытянулся в струнку.
— Ладно, уходим с этими. — Портупей-юнкер встал из-за стола и поклонился Надежде: — Думаю, мы ещё увидимся. Запомните моё имя. Дембинский из Конно-Польского полка. Я живу в трактире «У Варшавских ворот»...
Перед закатом солнца Надежда отправилась на свою обычную вечернюю прогулку в центр города. Если бы сейчас кто-нибудь дал ей совет, как надо поступить, она бы, наверное, от радости бросилась на шею этому доброму человеку. Но в Гродно она была одна, совершенно одна. В молчании заглядывала она в стеклянные витрины модных и дорогих магазинов и видела там своё отражение: юноша в повседневном казачьем картузе с козырьком и вытянутой вверх тёмно-синей тульёй кутается в широкий плащ.
Кто знает его здесь? Никто. Где указаны его имя, фамилия, возраст, происхождение? Нигде. Тогда чем он лучше бродяг, которые в пьяном угаре ставят крестик вместо подписи в вербовочном листе...
Поутру Надежда тщательно вычистила свой казачий чекмень, изрядно поизносившийся, и пошла искать трактир «У Варшавских ворот». Она загадала: если портупей-юнкер узнает её, то она запишется в полк, если нет — то уйдёт прочь и будет ждать новой оказии. Только бы там не заставляли её пить вино и танцевать с оборванцами.