С любовью, верой и отвагой
Шрифт:
Кончились её скитания и сбылись мечты. Нет больше Надежды Дуровой, по мужу — Черновой, сбежавшей из отцовского дома лунной сентябрьской ночью. Есть рядовой Польского конного полка Александр Соколов, солдат, государев человек.
Давно ушёл к казначею портупей-юнкер Дембинский, чтобы получить честно заработанную премию за вербовку. Удалился и писарь со своей чернильницей. Ротмистр Казимирский остался объяснять новобранцу, что завтра рекрутов повезут из Гродно в военный лагерь, там станут обучать всему, что должно знать хорошему солдату, затем приведут к присяге, выдадут мундирные вещи, оружие и казённую лошадь.
Тут чуть было всё и не рухнуло.
— Как? — удивилась Надежда. — Ведь господин Дембинский сказал, что я смогу служить на собственной лошади...
— Нет, — ответил командир эскадрона. — Нижним чинам сие не дозволяется. Продайте вашу лошадь, а деньги...
— Продать?! Алкида?! — Она гневно перебила офицера. — Сохрани меня, Господи, от такого несчастья! Никогда я не расстанусь с моим единственным другом... Я лучше уйду из вашего полка!
Надежда схватила свой картуз, нахлобучила его на голову и решительно направилась к двери. Казимирский захохотал ей вслед, и от неожиданности она остановилась. Ротмистр шагнул к ней, хлопнул по плечу.
— Право, Соколов, вы — совсем мальчишка... Знайте, что выйти из полка вам теперь невозможно. Вас, как беглого, найдут по приметам, указанным в солдатском формуляре...
— Невозможно? — Она обернулась к нему в отчаянии.
— Да. С армией не шутят. Это вам не игры в детской комнате. Но привязанность к лошади — лучшее качество кавалериста. К тому же конь, умеющий делать «испанский шаг», заслуживает особого к себе отношения. Пожалуй, я найду для него место...
— Буду вам весьма обязан, ваше благородие... — Она ещё не верила, что страшная угроза миновала.
— Пока ваша лошадь будет иметь место и корм на моей конюшне. Потом я перепишу её в тот эскадрон, куда определят вас после обучения...
— Долго ли оно продлится?
— Недели четыре. Более времени нам не отпущено. Война не кончилась. Французы по-прежнему в Пруссии... Но к вам у меня есть один вопрос.
— Какой же? — Она почему-то насторожилась.
— Вы сказали, что читали книгу господина де ла Гериньера. Она была переведена на русский язык?
— Этого не знаю. Я читал её на французском.
— Отлично! — Казимирский подкрутил усы. — Мне в трофей после сражения при Пултуске достался саквояж погибшего французского капитана. Там есть книги, и преинтересные. Не желаете почитать их?
— Если позволит служба...
— Вполне позволит. Но книги вам придётся не только читать, а и переводить по-русски вслух. Для меня. С тем прошу вас пожаловать ко мне на обед запросто...
2. ВОЗДУХ СВОБОДЫ
Сколько ни бываю я утомлена, размахивая
целое утро пикою — сестрою сабли, —
маршируя и прыгая на лошади через
барьер, но в полчаса отдохновения
усталость моя проходит, и я от двух до
шести часов хожу по полям, горам, лесам
бесстрашно, беззаботно и безустанно!
Свобода, драгоценный дар Неба, сделалась
наконец уделом моим навсегда! Я ею дышу,
наслаждаюсь...
Унтер-офицеру Батовскому уже приходилось заниматься с рекрутами. Он поступил в полк одновременно со своим любимым командиром Казимирским осенью 1797 года, «шеренговым» в его взвод, вскоре, по представлению тогда ещё поручика Казимирского, сделали Батовского «товарищем», а спустя пять лет — унтер-офицером. Так с 1803 года через его руки прошло человек двадцать новичков. Двое из них сами стали унтер-офицерами, но при встрече здоровались первыми. Уважали его науку, хотя в своё время недовольны были, и в особенности тем, как он действует палкой.
Эту палку, или, официально говоря, унтер-офицерскую трость, знак своего чина, Батовский заказывал всегда у столяра-краснодеревщика из специально выдержанного орехового дерева, с набалдашником белой кости, кожаным темляком под ним и широким латунным «башмачком» внизу. Правда, недавно ротмистр сказал ему, что трости у унтер-офицеров и офицеров уже отменили, но Батовский не поверил. Как же можно унтеру без трости, верной его помощницы?
Поэтому к рекрутам последнего набора Батовский тоже выходил со своей неизменной ореховой палкой, пускал её в дело редко, да метко и добился некоторых успехов. Прошла всего неделя с первого занятия, а четырнадцать его учеников совершенно безошибочно выполняли команды: «Стоять смирно!», «Стоять вольно!», «Кругом!», «Налево!», «Направо!», «Стой!» и «Шагом марш!», что делали всегда с левой ноги.
К тому же Батовский поправил им осанку раз и на всю жизнь. Завидя его, они тотчас распрямляли спину, подбирали живот, прижимали ладони к боковым швам панталон, сдвигали пятки вместе, носки — врозь и «ели глазами начальство». Именно так надлежало стоять каждому нижнему чину во фрунте, и это, похоже, уже вошло у них в привычку.
Конечно, в немалой степени успеху способствовало то, что в этот год Батовский учил не тёмных крестьян-лапотников, не знающих «право-лево», а людей вольных, просвещённых, будущих «товарищей». Мешала им лишь их собственная нерасторопность и малое прилежание к тонкой науке военного строя.
Взять хотя бы этого дылду Шварца, лекарского сынка. По внешности он — настоящий флигельман [13] восьмивершкового роста, мощной фигуры и приятной внешности, а по своему поведению — форменный «штафирка», пересмешник, болтун и забияка без всякой солдатской основательности.
Ещё на втором занятии Батовский заметил, что Шварц за его спиной корчит рожи и передразнивает его движения, чтобы развеселить своих товарищей. Унтер не стал за это публично наказывать новичка. Он скомандовал своему отряду «Кругом!» и пошёл осматривать строй сзади, будто бы проверяя выправку рекрутов. Дойдя до правого фланга, громко сказал: «Шварц, спину надо держать прямо!» — и так «поправил» негодника, что тот вскрикнул от боли.
13
Флигельман — самый рослый, красивый и умелый солдат, стоящий первым на правом фланге эскадрона, роты, взвода.
На четыре человека подалее от Шварца в строю находился Сырокумский, бывший причетник Крестовоздвиженского собора. Поначалу Батовский думал, что он по своему зрелому возрасту станет здесь лучшим учеником и его помощником, но вышло иначе. Сырокумский был душой поэтической, суровая действительность его интересовала мало. Хлебнув вина, он мог читать наизусть строфы из Гомера. Однако команду: «Сабли вон!» — почему-то выполнял с опозданием в третьем приёме, когда следовало, вынув саблю из ножен, взять её «на подвыску», то есть быстро и чётко поднять эфес на уровень шеи.