С любовью, верой и отвагой
Шрифт:
В квартире дяди Николая имелся предмет, который очень интересовал Ванечку. В прихожей на вешалке висела замечательная гусарская сабля с позолоченным эфесом, обвитым длинным серебряным темляком с кистью, и в ножнах — деревянных, обшитых чёрной кожей, окованных латунью. Всякий раз одеваясь или раздеваясь после прогулки, он спрашивал, чья это сабля.
Первый раз Надежда ответила, что Николая Васильевича. Мальчик ей возразил, что дядя нигде не служит и сабля ему не нужна. Тогда она сказала, что сабля — дедушкина.
— Нет, — не согласился Ваня, — у дедушки есть две свои сабли,
После очередного вопроса о сабле Надежда рискнула:
— Ваня, эта сабля — моя.
— Разве вы, маменька, — гусар?
— Я могу быть и гусаром.
— Женщины не бывают гусарами, — объяснил ей сын и сразу перешёл к делу: — Но если сабля ваша, то вы можете подарить её мне.
— Когда ты вырастешь и пойдёшь служить, я отдам тебе эту саблю с превеликой радостью, Ванечка...
Десять дней пролетели незаметно. В понедельник они взяли извозчика и поехали с Ваней обратно в Военно-сиротский дом. В экипаже он все ласкался к ней со словами: «Маменька, вы ещё приедете?»
— Конечно! — уверенно отвечала она. — Жди меня через год и пиши письма. Дядя Николай перешлёт их мне.
— И саблю тоже привезёте?
— Непременно!..
На другой день Надежда отвезла вещи мадам Дамьен и получила обратно свои деньги. Оказывается, владелица ателье запомнила корнета и теперь с тонкой улыбкой спросила, удался ли их спектакль. Надежда ответила, что зрители аплодировали, но больше всего радости он принёс самим участникам.
Следующий визит она нанесла армейскому шляпнику, потом — сапожнику, ей хотелось заказать себе новые гусарские ботики с позолоченными шпорами. Весь этот день Надежда ездила по Петербургу: Эрмитаж с любимой её живописью фламандской школы, обед в трактире Демута, модные магазины и «Серебряные ряды» на Невском, где она, уже не обращая внимания на офицерские экипажи, любовалась на витрины. Но ничего похожего на тот дивный гарнитур из двух перстней, колье и браслета из серебра с изумрудами, из-за которого год назад она едва не попала под арест в ордонанс-гауз, сейчас тут не было. В начале шестого часа вечера Надежда приехала к Военно-сиротскому дому и наблюдала за вечерней прогулкой воспитанников младшей группы, стоя у забора. На этот раз она узнала Ванечку, а он даже не посмотрел в сторону офицера в низко надвинутой на глаза треуголке. Потом Надежда ещё много раз до отъезда из столицы стояла здесь и глядела на своего сына, не узнанная никем.
День она закончила в театре. У неё был билет в партер, и оттуда она увидела в ложе первого яруса генеральшу Засс. Надежде захотелось вновь поговорить с этой женщиной, и она, не долго думая, в антракте поднялась туда. Молодой человек во фраке не пускал корнета Александрова в ложу. Услышав громкие голоса, госпожа Засс вышла в коридор. Она бросила взгляд на гусарского офицера и сказала с улыбкой:
— О, вы снова в Петербурге, дорогой Александр! Добрый вечер! Заходите к нам! — Она указала на дверь ложи и объяснила своему спутнику: — Алексис, это — сослуживец полковника Засса по Прусской кампании. Он часто бывал в нашем доме...
Их разговор состоялся за чашкой чая в уютной гостиной генеральского особнячка
— А барышни в вас ещё не влюблялись? — с лёгкой насмешкой спросила она.
— Бог миловал! — ответила Надежда.
— Смотрите. Что-то появилось в вас такое... уверенное и даже демоническое.
— Все наоборот. Собрание полковых дам чуть не с первой встречи разгадало мою тайну. Они дали мне прозвище «гусар-девка...»
Генеральша засмеялась.
— А как служба?
— Идёт ни шатко ни валко. Но мне нравится. Армия не обманула моих ожиданий. Все, чем мужчины любят похваляться и выставлять единственно своим мужским делом, можно изучить и освоить.
— Но зачем?
— Это — другой допрос, — сказала Надежда. — Главное — захотеть. Захотите, и вы тоже сможете. Только не надо при этом утверждать, будто женщина априори не способна. Будто она слаба, глупа, капризна, труслива, слишком подвержена своим настроениям...
Так они сидели в гостиной и болтали, не замечая, что за окном сгущаются декабрьские сумерки. Потом они два раза ездили в оперу, ужинали вместе. Надежда уходила из дома генерала Засса с весёлым сердцем и лёгкой душой, как будто нашла тут задушевную подругу. Во всяком случае, с Александрой Фёдоровной, несмотря на разницу в возрасте более чем десять лет, она могла быть сама собой...
Перед отъездом из столицы Надежда посетила нового военного министра графа Аракчеева. В обществе о нём говорили всякое, но она была обязана графу: на её письмо с просьбой о деньгах в феврале 1808 года он ответил быстро, и нужную ей сумму за лошадь господину Мальченко Надежда получила в начале апреля.
В просторном министерском кабинете навстречу ей поднялся рослый мужчина с грубоватым лицом, с живыми и умными глазами. Он сказал, что душевно рад познакомиться с корнетом Александровым лично. Вопросы у военного министра были обыкновенные: как ей служится в полку, каково там общество офицеров и обычаи службы, нужна ли какая-нибудь помощь.
Надежда сразу почувствовала, что этот известный на всю Россию человек, вершитель судеб в Российской армии, проклинаемый многими и любимый государем, знает о ней все и относится к ней с интересом и уважением. Смущение её исчезло. Коротко и чётко, как полагается военному, она ответила на его вопросы и сказала, что пришла засвидетельствовать своё почтение и благодарность за милости его, ей оказанные. Граф просил её впредь обращаться к нему при малейших трудностях.
Затем Аракчеев проводил корнета Александрова до дверей. Оба его адъютанта, сидевшие в приёмной, с удивлением наблюдали, как Алексей Андреевич, «всесильный временщик», сначала по-товарищески пожал руку молодому обер-офицеру Мариупольского гусарского полка, а потом изящно поклонился ему, будто тот был великосветской барышней.