С любовью, верой и отвагой
Шрифт:
— Зачем теперь ты в Петербурге? — спросил он.
— Отпуск у меня из полка. Хочу заказать кое-что из обмундировки и... — Надежда помедлила, — увидеть Ваню.
— Да, можно, — ответил дядя. — Он скучает по тебе...
В дороге, на долгих перегонах, на ночёвках в трактирах, Надежде казалось, что встреча с сыном произойдёт естественно и просто. Она придёт в казённое учреждение, увидит его, одетого в форменный костюмчик, крикнет: «Ваня!» — он со всех ног бросится к ней и...
Что будет потом, она не думала.
Горя нетерпением, поехала утром на набережную реки Фонтанки, к Обухову мосту, где стоял большой и красивый особняк, некогда принадлежавший графу Воронцову. В 1797 году император Павел I приказал выкупить его у графа и поселить в нём мальчиков из учреждённого им Дома военного воспитания, через год уже названного иначе — Императорский военно-сиротским дом.
Это было любимое детище Павла Петровича. Он бывал здесь и даже подарил Дому свой портрет. Благодаря заботам государя заведение пользовалось особой славой, и многие важные лица жертвовали ему немалые суммы. При Александре I солдатское отделение Дома упразднили, осталось только благородное, в коем насчитывалось двести кадет.
Надежда обошла строение, окружённое садом и забором с фигурной решёткой, два раза. Все говорило о достатке и добром попечении. Воистину Дом был не столько сиротским, сколько императорским. Августейший её покровитель определил Ванечку в хорошее место, и она ещё раз мысленно вознесла хвалу его великодушию и щедрости.
Остановившись у ворот, Надежда в своей шинели с пелериной, в шляпе и с тростью в руке смотрела на аллею, ведущую к широким дверям, на пустынный двор и медлила заходить тута. Теперь она понимала, что будет. Ваня её не узнает. Они не виделись два года. Что говорил сыну Андрей Васильевич по поводу её отъезда, ей неизвестно. А последнее, и самое главное, — это мундир. Разве сможет Ваня сказать ей: «Мама! Маменька!» — если увидит перед собой незнакомого офицера?
Наконец двери парадного входа открылись. Служители Дома выпустили на прогулку группу воспитанников лет семи — девяти. В этой группе мог находиться и её сын.
Она пристально всматривалась, но детей, одетых в аккуратные серые шинельки с красными воротниками и погонами, в одинаковые тёмно-зелёные фуражные шапки с красными околышами и кистями, различить между собой было трудно. Ей только почудилось, что один мальчик: высокий, кареглазый, с русыми волосами, выбивающимися из-под шапки, — похож на того Ванечку, с которым, плача, она прощалась поздним вечером 17 сентября 1806 года.
Мальчик побежал к памятнику из белого тёсаного камня, установленному недалеко от ворот. За ним бросились ещё два шалуна. Дети кричали о каком-то «монументском командорстве Румянцева» и о том, кому оно достанется в следующем году. На памятнике действительно было высечено имя генерал-фельдмаршала графа Румянцева-Задунайского, но что значат их слова, Надежда не понимала.
Она теснее прижалась к холодным прутьям кованой решётки и безотрывно смотрела на мальчика. Вдруг он тоже взглянул на неё, споткнувшись о каменный бордюр, окружавший монумент.
— Эй, Ванька, неча нос задирать! — хлопнул его по плечу товарищ. — Тебе «командорство» не светит. У тебя по французскому «три»!
— Отстань, рыжий! Бока наломаю...
Надежда шагнула от ворот на дорогу и надвинула шляпу низко на глаза. Она уже приняла решение, и оно было совсем неожиданным: расстаться с мундиром. Пока. Потому что Ваня мал, беззаботен и весел. Не нужно взваливать на его детские плечи груз её собственной тайны. Даст Бог, вырастет он здоровеньким, станет учёным, умным отроком, пойдёт служить и ещё будет гордиться ею. Но сейчас пусть знает одно: отца у него нет, но есть мама, добрая, ласковая, заботливая, и она будет навещать его так же регулярно, как родные навещают других кадетов.
Выйдя на оживлённую улицу, Надежда остановила первого попавшегося извозчика и объяснила ему, что хочет объехать несколько дамских ателье, чтобы купить хороший подарок своей сестре ко дню рождения. Извозчик доставил её к ателье мадам Дамьен на Мойке. Он сказал, что давно возит сюда барынь и барышень и все они как будто довольны.
В ателье, увидев хрупкую темноглазую и темноволосую француженку, по выговору судя — из Нормандии, Надежда наплела ей с три короба о домашнем спектакле, где корнет гусарского полка играет роль кузины и должен с помощью женской одежды перевоплотиться так, чтобы на сцене его никто не узнал. Мадам прониклась доверием к юному офицеру и лично подобрала всё, что нужно, по её мнению, для такой цели. Кое-что Надежде пришлось купить, но основные вещи: платье, шаль, пальто, шляпку — в ателье ей дали напрокат под залог их полной стоимости и с обязательством вернуть через десять дней.
С коробками и узлами Надежда явилась на квартиру дяди Николая. Ей осталось лишь уговорить старого упрямца принять участие в этой милой игре в стенах его дома. Надо было на время отправить Лукерью к её родным в Новую Ладогу, взять на короткий срок другую прислугу и затвердить, что Надежда Андреевна прибыла на встречу с сыном из имения Великая Круча, где ухаживает за больной бабушкой. Однако Николай Васильевич, видя, что у племянницы все обдумано и все приготовлено, сдался без особого сопротивления.
Ваню Чернова по просьбе родственников отпустили из Императорского военно-сиротского дома на десять дней. Дуров-младший привёз его. Надежда так и не узнала, что он говорил мальчику по дороге. Но ещё от дверей, сбросив на бегу шинельку, Ванечка кинулся к ней с лицом ошалело-счастливым, и она наконец-то услышала его голос:
— Мама! Маменька приехали!..
Занятия, забытые за два года, Надежда вспомнила легко и с удовольствием. Она была счастлива, проводя всё время с сыном. Она читала ему книги, играла с ним, покупала ему новые игрушки по его выбору, через день водила в кондитерскую по соседству и угощала пирожными и горячим шоколадом, на ночь рассказывала сказки, утром следила за тем, чтобы он сам одевался, умывался, чистил зубы, после обеда повторяла с ним уроки: русское правописание и каллиграфию, французские и немецкие слова.
Не забыла Надежда и маленькую семилетнюю сестрёнку Евгению. Её Дуровы взяли на несколько дней. Ей тоже достались подарки, гостинцы, сладости и чудные домашние вечера у самовара с чтением сказок Шарля Перро.
Гуляя с детьми по улицам Петербурга, Надежда крепко сжимала тёплую Ванину ладошку в своей руке и ревниво замечала, кто и как смотрит на её маленького сына. Он казался ей красивым и весьма разумным для своих лет ребёнком. В нём было много от их, дуровского, рода, но уже начинали проступать черты и Василия, её мужа.