С любовью, верой и отвагой
Шрифт:
Там действительно были письма. Одно — от отца, Надежда сразу узнала его почерк. Жестоко бранил Андрей Васильевич свою старшую дочь за побег из дома, за безумную её идею служить в армии. Он писал, что она пошла против законов Божеских и человеческих и за это когда-нибудь понесёт суровое наказание. А сейчас, требовал Дуров-старший, она должна немедленно вернуться в Сарапул, чтобы стать хозяйкой в их осиротевшем доме, потому что мать её Анастасия Ивановна летом прошлого, 1807-го года умерла в имении своих родителей на Украине...
— Царствие вам Небесное, матушка! — Надежда подняла глаза на икону в углу комнаты и истово перекрестилась. — Пухом вам земля! Отмучились вы, хотя и других помучили немало.
Она
— О Господи! — Надежда в гневе бросила письмо на стол. — Чего выдумал! И все для того, чтоб припугнуть...
Она не верила, что батюшка решится на такой шаг. Евгению она помнила: ей сейчас было лет шестнадцать — семнадцать. С девяти лет в доме Дуровых её определили пасти кур и гусей, затем — присматривать за барчуками: пелёнки и подгузники стирать, горшки выносить. Даже грамоте она никогда не училась. Хороша невеста для коллежского советника!..
Второе письмо было написано чётким писарским почерком и на верху листа имело гриф: «Копия». Копию эту сняли с послания её отца, направленного на имя графа Ливена в феврале 1808 года. В нём городничий Дуров просил войти в его положение и вернуть домой несчастную дочь его Надежду, служащую где-то в армии под именем Александра Соколова, дабы она «усладила его старость». На полях сей копии красовался кудрявый росчерк: «От государя императора. Оставить без внимания».
Не ждала Надежда от любезного и доброго батюшки ни поощрения за свой поступок, ни поздравлений по случаю производства в офицерский чин, как ему когда-то этого хотелось. Но рассчитывала она на прощение, на понимание. Ведь любил он её больше всех своих детей, сам выучил кавалерийским приёмам, знал её отношения с Василием Черновым, приютил их с сыном после бегства из Ирбита, как мог, защищал перед матерью. А теперь выходит, что не муж её злейший враг, но родной отец. Письма жалостливые пишет военному министру, не понимая, что её жизнь и судьба давно не в его отцовской власти, а в руках самодержца всероссийского.
Надежда ещё раз перечитала оба письма, расправила листы и сложила их вместе. Незачем корнету Александрову хранить такие разоблачения в своём походном сундуке. Не для того он слово давал царю Александру Благословенному и честью дворянина перед ним клялся. Медленно поднесла она письма к свече. Потом задумчиво смотрела, как огонь пожирает бумагу и пепел её осыпается на стол. Скоро в руках у Надежды остался клочок с чёрными буквами «От государя императора. Оставить без внимания». Она погасила пламя и осторожно спрятала эту обгорелую бумагу между страниц своей офицерской записной книжки.
5. «КАМПАМЕНТЫ»
В доме М*** всем мужчинам отвели
одну комнату; в ней поместились военные
и штатские, молодые и старые, женатые
и холостые. Я в качестве гусара должна была
быть с ними же; в числе гостей был один
комиссионер Плахута, трёхаршинного роста,
весельчак, остряк и большой охотник рассказывать
анекдоты. В множестве рассказываемых им
любопытных происшествий я имела удовольствие
слышать и собственную историю.
Красиво убрали свою эскадронную «улицу» в полковом лагере люди майора Павлищева! Шестнадцать белых парусиновых круглых палаток для рядовых с одной стороны и шестнадцать — с другой, а между ними отсыпано жёлтым речным песком довольно широкое пространство, то есть сама «улица». У палаток зелёным дёрном выложены номера взводов и вензеля взводных командиров. Все палатные колья вбиты на одинаковом расстоянии друг от друга и впереди образуют совершенно прямую линию.
Офицерские палатки стояли за солдатскими, и Надежда, откинув полог, поутру любовалась этой картиной. Лагерь спал, а она, засунув полотенце и свежую рубашку под мундир, уходила в лес за час до сигнала трубачей на побудку. В лесу по знакомой тропинке бежала то медленнее, то быстрее с полверсты к реке, по берегу поднималась выше по течению, где были густые заросли ракиты, там быстро раздевалась и бросалась в холодную воду.
За ночь река теряла свой летний жар. Чтобы согреться, Надежда плыла к другому берегу, делая большие энергичные гребки, и так же возвращалась обратно. Посмотрев по сторонам, она одним прыжком, как пантера, кидалась из воды в заросли, растиралась полотенцем и просовывала голову в ворот рубашки. Всё остальное было уже не так опасно. С летней парусиновой жилеткой-кирасой, походными рейтузами, мундиром, сапогами можно было так не спешить, а вдумчиво наворачивать на ноги холстяные портянки, завязывать на шее чёрный шёлковый платок, отыскивать пальцами одну за другой все пятнадцать круглых пуговиц и шнуровых петелек к ним на белом доломане из тонкого летнего сукна.
Прошло уже пять недель из шести, отведённых в 1808 году Мариупольскому полку на «кампаменты». Начинался август. Каждый день, пропустив всего несколько, когда ей выпало дежурство по полку и она была назначена командиром конного полевого караула, Надежда совершала эту пробежку и купание на рассвете и чувствовала себя все лучше и лучше.
Только птицы, свившие гнёзда на деревьях, наблюдали утреннее превращение корнета Александрова в женщину и обратно — в гусарского офицера. С каждым разом она, поверив в надёжность своего укрытия из ракит, одевалась все медленнее, ждала, когда тело обсохнет, и наслаждалась освобождением от грубой ткани мужского костюма. Лишь однажды сильно напугал её лесной кабан. В это время она стояла нагая в тени ракит. Вдруг затрещали сухие ветки валежника и страшная клыкастая морда появилась перед ней в зарослях. Крик ужаса замер у неё на губах, она выпрямилась и посмотрела на незваного гостя. Кабан хрюкнул, тяжело развернулся и с треском пошёл ломать кусты слева от неё. Дрогнувшим голосом Надежда возблагодарила Господа Бога за спасение, быстро оделась и побежала обратно в лагерь. Но на другой день пришла сюда снова, потому что эти минуты расслабления и возвращения к женской ипостаси были ей нужны как воздух.
После пробежки к реке Надежда завтракала у себя в палатке. Зануденко подавал ей горячий чай, хлеб, масло, иногда — кувшинчик со сливками. Далее её день подчинялся строгому лагерному распорядку: в 7 часов утра — на чистке лошадей, в 9 часов утра — в полной походной форме на разводе караула, в 10 часов утра — со взводом на учениях в поле, в 12 часов дня — обед и отдых, в 16 часов — в полной походной форме при объявлении пароля и ответа на него для завтрашнего дня, в 18 часов — при вечерней чистке лошадей, в 21 час — при пробитии вечерней «зори». После девяти вечера можно было пойти в гости к эскадронному командиру и сыграть с офицерами в карты на мизерную ставку или почитать в своей палатке книгу. Но лучше всего было лечь спать, чтобы завтра в четыре часа утра снова быть на ногах и купаться в прозрачной воде...