С любовью, верой и отвагой
Шрифт:
Мариупольский гусарский полк, как сообщество людей, где ей теперь предстояло обретаться, Надежда открыла для себя не столько на смотрах и манёврах, сколько на офицерских обедах, ужинах и балах, сопровождавших эти военные мероприятия. Наконец-то она увидела всех мариупольцев: тридцать четыре корнета, двадцать поручиков, десять штабс-ротмистров, шесть ротмистров, четырёх майоров, одного подполковника и полковника, съехавшихся в Луцк вместе со своими взводами и эскадронами из окрестных сёл и деревень, где обычно они квартировали. Только эти семьдесят шесть человек и олицетворяли для неё, как и для других офицеров, само понятие «полк».
Ещё раз восхитилась она мудростью и дальновидностью государя, избравшего для её службы 9-ю дивизию генерала Суворова и гусарский полк, где шефом числился в это время Алексей Петрович Мелиссино, настоящий боевой генерал, а не придворный. Слава Богу, не было здесь наследников крупных состояний, которые, швыряя деньги без счёта направо и налево, невольно задевали бы достоинство своих малоимущих товарищей-однополчан. Не было здесь и Голицыных, Салтыковых, Долгоруковых, Апраксиных, Шереметевых, Гагариных, Волконских, Трубецких, Прозоровских и прочих представителей старинной русской аристократии, которые вечными своими претензиями на особую роль и особое место осложняли бы взаимоотношения в полковом обществе. Не было здесь и выскочек гвардейцев, которые, кичась связями при дворе, делали бы молниеносную карьеру.
Здесь чинно, тихо и усердно служило мелкое российское дворянство, малороссийское и польское, не имеющее крестьян. Честные и храбрые люди, но безо всяких амбиций, они начинали службу порой с нижних чинов в этом же полку, по пять-семь лет ходили в корнетах, поручиках, штабс-ротмистрах, жили лишь на жалованье, не имея никакой поддержки от родителей.
Нет, не пили здесь шампанское за обедом, не проигрывали в карты сотни и тысячи рублей, не ездили на арабских лошадях, не шили повседневные мундиры из английского сукна. Просто и скромно, исходя из годового жалованья корнета в двести рублей серебром и поручика в двести тридцать семь рублей, штабс-ротмистра и ротмистра в триста сорок рублей да с прибавлением «столовых» денег, выдаваемых каждому офицеру, здесь строили свою жизнь и не чурались ни удовольствий, ни развлечений, доступных им по средствам и возможностям.
Этот стиль, этот образ жизни и службы настолько совпадал с чаяниями Надежды, с её представлениями о благополучии и достоинстве офицера, что ей иногда казалось, будто её августейший покровитель придумал Мариупольский полк специально для неё. Его космическому влиянию она приписывала и то, что пока все её желания тем или другим способом, но исполнялись. Не хотелось ей оставаться у Дымчевича, потому что его супруга оказалась слишком хитрой и проницательной и, можно сказать, разгадала тайну корнета Александрова. Не нравился ей штабс-ротмистр Мальченко, жадность и стяжательство которого тут давно стали притчей во языцех. И вот пожалуйста — Надежда переведена в другой эскадрон, к великодушному Павлищеву, живой легенде Мариупольского полка, где он служил со дня его возникновения, то есть с 1783 года, прошёл все чины, от рядового до майора, побывал во всех походах и сражениях и ещё ни разу не брал отпуска.
Все знают, что его жена Луизия Матвеевна, простая и добрая женщина, славится своим хлебосольством и ласковым обхождением с подчинёнными мужа. Уж она, наверное, не станет терзать юного корнета каверзными вопросами и делиться своими наблюдениями о его манерах и особенностях фигуры...
Предаваясь таким размышлениям, Надежда не заметила, как двадцать вёрст остались за спиной и перед ней в живописной долине раскинулась деревня Голобы на сто крестьянских дворов. Она лежала чуть в стороне от большой дороги, как раз на полпути от села Рожище к городу Ковелю. Отделённый от деревни садом, на взгорке стоял белый господский дом, двухэтажный, с колоннадой и балконом над ней. Деревня и дом принадлежали графине Вильге. Половину этого строения она отдала под постой русской армии. В доме свободно разместился штаб эскадрона майора Павлищева и его довольно большая семья.
Приехав в Голобы, Надежда попала прямо на обед. Денщик майора привёл её в столовую, где за овальным столом сидели участники трапезы — офицеры эскадрона Ивана Васильевича Павлищева и члены его семьи, всего двенадцать человек. Для нового офицера сейчас же поставили столовый прибор, принесли из другой комнаты стул. Луизия Матвеевна, по праву хозяйки дома разливавшая первое, улыбнулась Надежде, взяла половник, открыла фаянсовую супницу и спросила, какой борщ любит Александр Андреевич Александров: погуще или пожиже?
С офицерами — штабс-ротмистром Мервиным, поручиками Подъямпольским и Текутевым, корнетами Араповым и Вонтробкой — Надежда была немного знакома. Но семейство майора видела впервые. Кудрявые, темноволосые, с карими глазами, больше похожие на майоршу, сидели здесь его сыновья Павел четырнадцати лет и Николай пяти лет. Почти напротив Надежды очутилась его старшая дочь Елизавета, десяти с половиной лет, красивая и не по годам развитая девочка. Рядом с ней была её семилетняя сестра Софья, копия отца. На дальнем краю стола на руках у няни находилась самая младшая дочь — трёхлетняя Анна.
С первых минут Надежда почувствовала здесь ту особую атмосферу, которой отличаются большие и дружные семьи. На сердце у неё стало тепло. Она вспомнила лучшие годы в собственной семье, когда Андрей Васильевич и Анастасия Ивановна были молоды и любили друг друга. Весёлые детские голоса, звеневшие в столовой, как будто перенесли её в далёкий Сарапул. Она сделала усилие над собой и отогнала обычное своё видение — Ванечка, спящий в кроватке с красно-жёлтой глиняной игрушкой в руках. Надежда уже поняла, что отныне счастливые лица чужих детей будут тянуть её на квартиру эскадронного командира сильнее магнита. Будет она ездить сюда, обязательно будет, уходя от любимой своей военной службы, от лошадей, от одиноких прогулок по лугам и лесам, от размышлений, от премудрых книг...
Обед закончился появлением десерта — клубники со сливками, — и офицеры встали из-за стола. Теперь Надежда вместе с корнетом Араповым должна была ехать дальше — в сельцо Свидники на тридцать семь крестьянских дворов и за пять вёрст от деревни Голобы. Там стоял четвёртый взвод эскадрона майора Павлищева, который надлежало ей принять в своё командование.
Вместе с Араповым она быстро уладила формальности: передачу военного имущества, денежных средств и фуража по ведомости. Здесь все сходилось, Арапов вёл хозяйство аккуратно. Затем офицеры осмотрели строевых лошадей. Их было двадцать восемь. Из них один мерин хромал на левую переднюю ногу, второй стоял больной коликами. Напоследок офицеры построили личный состав на площади перед деревенским храмом и провели перекличку. Надежда несколько раз прошла вдоль строя, вглядываясь в лица своих солдат. Запомнить сразу фамилии всех было невозможно, но она хотела получить общее впечатление: не худы ли они от дурной пищи, не запуганы ли жестокими наказаниями.
Однако взвод выглядел неплохо: все рядовые в добром теле, с хорошей выправкой, одеты чисто и опрятно в конюшенные мундиры, походные рейтузы и фуражные шапки, смотрят на начальство без излишнего подобострастия, отвечают громко и уверенно. Этот человеческий материал ей уже был знаком по службе в эскадроне майора Дымчевича: среднего солдатского роста в два аршина и семь вершков или чуть ниже, что в лёгкой кавалерии допускалось, смуглолицые, темноглазые, черноволосые. По большей части — вольные люди, сыновья бывших слободских казаков, а также потомки сербов и хорватов, ещё при императрице Елизавете Петровне переселившихся в Россию и получивших земли между притоками Днепра Каварлыком и Хмельником, у рек Бахмут и Лугань. Из поколения в поколение мужчины в их семьях служили в коннице, сражались с вечными врагами России на юге — крымскими татарами и турками. Были это замечательные солдаты: храбрые, выносливые, исполнительные.