С любовью, верой и отвагой
Шрифт:
Подписав все бумаги, Надежда рассталась с корнетом Араповым. Он был весел, потому что переходил в другой полк — кирасирский, на сослужение со старшим братом, получившим там должность полкового командира. С чистым сердцем они пожелали друг другу успехов на новом поприще и попрощались у деревенской околицы Свидников.
На другой день Надежда пригласила к себе на квартиру своих унтер-офицеров: старшего взводного Михаила Белоконя, Трофима Зеленцова и Антона Пересаденко. Надев строевые мундиры первого срока, унтера явились к новому взводному командиру не без опаски. Они не ведали, что заявит им, поседевшим на царской службе, сей безусый юнец.
Пройдя школу рядового у Батовского и Гачевского в Польском конном полку, Надежда знала, каковы обязанности унтер-офицеров во взводе, и не собиралась подменять их на этой многотрудной должности. Не становиться между унтером и рядовым, а быть над ними, знать все и все контролировать, исправлять по мере необходимости и являть своим поведением пример отношения к службе — такой виделась ей настоящая офицерская служба. Свои принципы она хотела теперь объяснить подчинённым.
— Да будет вам известно, что я сам в службе с весны тысяча восемьсот седьмого года, сначала в рядовых, потом в унтер-офицерах. За поход в Пруссию имею награду. Но меньше всего хотел бы жить прошлыми заслугами, а желаю довести ныне вверенный мне взвод до блестящего состояния — и в том надеюсь на вас...
— Рады стараться, ваше благородие! — степенно ответили ей унтера.
— Не сомневаюсь, что каждый из вас будет должность свою исправлять достойно. Но обо всём, что случилось во взводе, приказываю докладывать мне тотчас!
— Всенепременно, ваше благородие, — ответил Белоконь, как самый старший в чине.
— Назар! — крикнула в открытую дверь Надежда, и её денщик Зануденко вошёл в комнату с подносом в руках, на котором стояли три чарки водки и тарелка с малосольными огурцами.
— Добрую службу замечать и поощрять буду, — продолжала она и жестом пригласила их взять угощение. — Ежели случатся какие в ней неисправности, то устранять их. А за нерадение — наказывать...
Надежда посмотрела на них со значением. Унтеры стояли с чарками в руках и ждали продолжения этой речи. Видя, что взводный закончил своё поучение, они щёлкнули каблуками и подняли чарки.
— Ваше здоровье, господин корнет! — Унтер-офицеры дружно опрокинули выпивку в рот и захрустели огурцами.
— От меня всему взводу передайте, что службу гусар я всегда ценить буду...
Уходя от корнета Александрова, унтер-офицеры рассуждали между собой, что начало неплохое, да соблазнов у молодого человека много: и охота, и карты, и балы у окрестного дворянства, и, конечно, женщины. Достанет ли времени их командиру на солдатские нужды при таком раскладе — надо ещё посмотреть.
Первые пять дней Надежда просидела в Свидниках безвылазно. С рассветом уходила в поле на прогулку и купалась в озере за лесом. К концу утренней чистки возвращалась и обходила все дворы, где стояли её солдаты, белым платочком проверяла чистоту лошадиных крупов и спин. После кормления через час выводила свой взвод в поле и там ездила с гусарами рысью и галопом на всех перестроениях, наблюдая за учением людей и строевых коней. В полдень они возвращались в деревню, и тут всех ждал обед, приготовленный артельщиками. Надежде Зануденко тоже приносил порцию борща и каши из солдатского котла, и её гусары знали об этом, иной раз она благодарила поваров на вечерней поверке за вкусную еду.
На шестой день майор Павлищев прислал ординарца с приказом: четвёртому взводу прибыть на общие эскадронные учения в среду к десяти часам утра. Надежда взяла с собой в Голобы давно приготовленные книги для старших детей Ивана Васильевича, разрезные картинки и коробку леденцов для младших и после учений, получив приглашение, осталась на обед у эскадронного командира. Увидав её с подарками, Луизия Матвеевна только покачала головой:
— Ах, зачем вы так тратитесь, Александр Андреевич!
— Пустяки, ваше высокоблагородие, — ответила Надежда. — Я очень люблю детей и рад доставить им маленькое удовольствие...
Подарки Павлищевым-младшим понравились. После обеда дети решили устроить для нового офицера концерт. Они все были очень музыкальными, пели и играли на разных инструментах: Павел — на скрипке, Елизавета — на гитаре, Софья — на флейте, а Николай бил в бубен, помогая выдерживать ритм. Они вместе исполнили несколько народных украинских песен, а Елизавета — ещё и французский романс. Попутно выяснилось, что скоро год, как у Лизы нет учителя французского языка, и это плохо сказывается на произношении. Надежда вызвалась помогать девочке, благо книги, учебники и словари, нужные для этого, имелись.
Домашние посиделки с приятными разговорами, музыкой и пением нарушило появление нового гостя — ротмистра Станковича. С поручением он ехал из штаба полка в город Ковель и завернул в Голобы, чтобы повидаться со своим старинным приятелем майором Павлищевым да заодно и переночевать у него. Ротмистр привёз новые приказы из полка и свежую почту. Один пакет был для корнета Александрова. Передавая его Надежде, Станкович сказал:
— Никогда не думал, что наши командиры взводов состоят в переписке с военным министром.
— Да, так случилось, — пробормотала Надежда, в волнении прижимая к груди пакет, который ждала чуть ли не с зимы.
— Где это вы, корнет, познакомились с графом Аракчеевым? — не отставал ротмистр.
— Я был знаком не с ним, а с графом Ливеном, его предшественником.
Он по поручению государя... — Надежда замолчала, чувствуя, что этот разговор может завести далеко, а она им управлять не в силах, потому что в пакете — она не сомневалась в этом — есть письмо из дома, от отца, и значит — о Ване.
— Вы встречались с государем? — недоверчиво спросил ротмистр.
— Да, доводилось! — Надежде не понравилось его недоверие, она ответила слишком громко, хотя в комнате и так все смотрели только на неё. — Прошу прощения! — Она взяла себя в руки и отвесила общий поклон. — Я долго ждал этого письма и теперь должен ехать домой. Благодарю за чудесный вечер, за музыку, за пение. Честь имею, господин майор, господин ротмистр, господа офицеры...
Пакет она засунула глубоко в правую ольстру, между пистолетом и кожаной стенкой её, сверху прикрыла вальтрапом и покрепче затянула обводной ремень. Выехав на деревенскую улицу, пять минут вела Алмаза шагом, а потом пустила в галоп и прискакала в Свидники через полчаса. У себя в комнате защёлкнула задвижку и лишь тогда сломала сургучные печати.