С любовью, верой и отвагой
Шрифт:
— А цена? — спросила Надежда.
— Сто рублей серебром.
Офицеры эскадрона, сидевшие за столом: поручик Сошальский, корнеты Коциевский и Увалов — переглянулись между собой, но промолчали. Надежда почувствовала подвох. Но какой — этого ей никто сейчас не скажет, потому что она — новичок.
Утром солдат привёл Адониса. Это был серый в яблоках мерин средних породных достоинств. Всё в нём было бы ничего, если б не уши, довольно длинные и как-то странно висящие в стороны. Надежда села в седло, подобрала повод. Мерин пошёл шагом, потом, по её команде, и рысью. Она попробовала поднять его в галоп с левой ноги. Это не удалось. Галоп Адонис начинал только с правой, и никак иначе. Он вообще почти не реагировал на действия шенкелей, но очень сильно упирался в повод.
Это была типичная солдатская лошадь из шеренги. Таких ещё в Конно-Польском полку, после гибели Алкида, через руки Надежды прошло несколько. Рядовые, как правило, ездили в шеренгах с отпущенными шенкелями, только на одном поводу. Но в сомкнутом строю этого было достаточно. Офицерские же лошади на учениях и в бою ходили поодиночке, занимали в схемах построений особые места. Потому их выездка требовала большей сложности и точности.
Тут на поле появился взвод Докукина, и её догадка об Адонисе подтвердилась. Надежда хотела встать на место взводного командира перед фронтом — мерин изо всех сил артачился и брыкался. Он тащил её в шеренгу. После короткой борьбы она дала ему волю, и конь сейчас же привёз её на правый фланг, к старшему взводному унтер-офицеру. Заняв это место, он выполнил со взводом все учебные эволюции без малейшего управления со стороны своей наездницы.
Вот тут господин Мальченко был абсолютно прав: эта лошадь выезжена хорошо. Только Надежде она совершенно не подходит, потому как взята прямо из солдатского строя. Красная ей цена — пятьдесят — шестьдесят рублей. А те сто, которые запрашивает за неё почему-то штабс-ротмистр, — просто вымогательство, обман, насмешка над несмышлёнышем корнетом.
Мальченко внимательно наблюдал за ездой нового офицера. Он понял, что перед ним — опытный всадник. Подъехав к Надежде, он осыпал её похвалами, равно как и своего Адониса.
— Из дружеского расположения к вам, Александров, — сказал штабс-ротмистр, — я даже могу отдать вам эту отличную лошадь в долг...
— На какое время?
— До тех пор, пока вам не пришлют денег из дома. Ведь для вашего отца, вероятно, сто рублей — не такая уж крупная сумма...
Хитрые и злые глазки Мальченко остановились на прекрасно сшитом ментике корнета, надетом по зимнему времени в рукава. Он ждал ответа. Надежда молчала. Потом быстро взглянула на него и опустила голову:
— Хорошо. Я возьму у вас эту лошадь.
«Чёрт с тобой и с твоим мерином! — думала она. — Ради моей службы в этом эскадроне. Ради добрых отношений со всеми вами, мариупольцами... Если это, конечно, мне поможет!»
Вечером она села писать письмо начальнику военно-походной канцелярии его величества графу X. А. Ливену. Наступил тот самый трудный случай, о котором говорил ей государь. Ей срочно была нужна помощь — рублей пятьсот ассигнациями [35] , чтобы заплатить долг Мальченко и купить кое-что из конских принадлежностей. Не имело никакого смысла описывать графу её приятную жизнь в Вильно и тысячу соблазнов этого города, где, вкушая блага цивилизации, она немного вознаградила себя за суровую службу рядового Соколова. Требовался какой-то другой аргумент, и она нашла его:
35
500 рублей ассигнациями — 125 рублей серебром.
«...издержав деньги, полученные при отъезде, на мундир, получил всё необразцовое и здесь должен переделывать и не имею на что купить лошадь и нужные к ней приборы...» [36]
Она надеялась, что государь простит ей эту маленькую ложь во спасение. Он ведь бывал в Вильно и, наверное, — пусть даже инкогнито — тоже посещал эти великолепные кофейни с бильярдом, эти рестораны, где играют музыканты и подают изысканные яства, эти магазины, из которых невозможно уйти с пустыми руками...
36
РГВИА, ф. 154, on. 1.д. 150, л. 2, оборот. «Письмо корнета Мариупольского гусарского полка Александрова X. А. Ливену, февраль 1808 г.».
Но юного франта из столицы ещё не видели полковые дамы, коим не терпелось узнать петербургские новости из первых уст. Надежда много бы дала, чтоб избежать встречи с ними. Однако это было предопределено точно так же, как покупка глупого Адониса у штабс-ротмистра Мальченко. Лишь одно обстоятельство смягчало участь корнета Александрова — полковых дам было не много.
Не всякая женщина решится вести кочевую армейскую жизнь вместе с мужем. Не всякий обер-офицер может вступить в брак: его жалованье явно недостаточно для содержания семьи. Да и как возить с собой жену и детей, если устав предписывает младшему офицеру иметь в полковом обозе только одну вьючную лошадь, а такое транспортное средство, как повозка, полагается ему, начиная от чина ротмистра и выше.
Потому на балу в Луцке Надежда имела счастье видеть семь милых женщин в возрасте от двадцати до тридцати лет. Но и этого вполне достаточно для возникновения самых разных сплетен, слухов и пересудов. В том, что её появление в полку таковые вызовет, она не сомневалась. У женщин — огромная интуиция, они придают большое значение мелочам.
Она долго думала, что ей надеть. Наконец выбрала не вицмундир с бальными белыми кюлотами, белыми шёлковыми чулками и чёрными туфлями, а униформу дежурного офицера, благо действительно дежурила в тот день по эскадрону: доломан и ментик, обшитые золотом, походные рейтузы, перевязь с лядункой, кушак, портупею с саблей и ташкой. Волосы она сильно начесала на виски, взяла замшевые перчатки вместо лайковых — они выглядят грубее, — попрыскалась самым резким мужским одеколоном...
— Mesdames, permettez-moi de vous presenter [37] ... — сказал майор Дымчевич, вводя Надежду в просторную гостиную.
Первой им навстречу пошла приятная брюнетка лет тридцати в салатовом платье с рюшами — жена майора Елизавета Осиповна Дымчевич.
— А вы, корнет, настоящий монах-затворник. Третью неделю здесь — и ни в один дом ни ногой. Могли бы для начала представиться хотя бы супруге эскадронного командира... — Елизавета Осиповна, окинув Надежду взглядом, протянула ей руку для поцелуя.
37
Дамы, позвольте мне представить вам... (фр.).
Делать нечего, Надежда щёлкнула каблуками и быстро наклонилась к кружевной перчатке, пахнущей розовой водой. Целовать руку теперь было необязательно, она узнавала это у Засса. Хорошим тоном в петербургском свете считался как бы знак поцелуя.
— Отчего же столь суровое суждение, ваше высокоблагородие? — спросила Надежда у майорши.
— Вы не хотите нам рассказать столичные новости!
— О, мои новости давно устарели, Елизавета Осиповна...
— Нет-нет-нет, милый юноша! — Дымчевич шутливо погрозила ей пальцем. — Теперь легко не отделаетесь. Поздоровайтесь со всеми, садитесь и рассказывайте...