С любовью, верой и отвагой
Шрифт:
Когда все вышеназванные мастера явились в её номер с баулами, набитыми образцами своих изделий, Надежда была вполне готова к разговору с ними. Лишь из тщеславия она позволила им битый час уговаривать себя. Они же старались вовсю. Они бросали ей под ноги, разворачивая в воздухе, штуки лучшего английского сукна по девять рублей за аршин. Они раскручивали перед ней мотки серебряного и золотого галуна, шнуров, бахромы, нужной для обшивки офицерского гусарского мундира. Они раскладывали на столе портища позолоченных и посеребрённых пуговиц: маленьких — для вицмундира, полукруглых — для боковых рядов на гусарском доломане и ментике и, наконец, особых, гусарских, пуговиц-шариков для застёжки.
Надежда не спеша листала альбомы с образцами кож, придирчиво осматривала перчатки: лайковые, замшевые, нитяные, офицерские перевязи с золотым и серебряным галуном, шейные платки, простые шёлковые и с вытканным узором, брелоки, трости, шпоры, киверные и шляпные султаны. Мастера устали расхваливать свой товар и спросили, что именно нужно молодому господину.
— Всё! — коротко ответила она.
Тогда один из них, самый старый, осторожно спросил, как господин желает платить: ассигнациями или серебром, вперёд или только по исполнении заказа, а может быть — не дай, конечно, Бог, — хочет все заказать в долг с выплатой через месяц, два, три, полгода?
— Ни в коем случае! — строго ответила она. — Я плачу серебром. Треть цены — при заказе, остальное — при выполнении его. Но делать все надо быстро...
В следующую минуту ей пришлось схватить одну из тростей, принесённых ими, ударить ею по столу и скомандовать: «Назад! Стоять смирно!» — потому что мастера, вопя и толкаясь, кинулись к ней. Они кричали, что один только Ян, Исаак, Эвфраим, Мордыхай и Ефим сделает всё это лучше других и точно в срок. Перепалка их была яростной, но скоро умельцы договорились между собой, выбрали «фактора» — посредника, отвечающего за распределение и выполнение заказов, — и стали собирать образцы обратно в сумки.
Надежда сказала, что сейчас же, немедленно, для прогулки в город ей нужны зимняя офицерская шинель, шляпа, трость и замшевые перчатки, и она заплатит за это особо. Разумеется, шинели, сшитые загодя, у них имелись. Спустя час мальчишки-подмастерья портного верхнего платья Эвфраима принесли и тут же подогнали ей по росту рукава и длину пол на новенькой голубовато-серой шинели с пелериной и роскошным бобровым воротником. Мастер головных уборов Ян доставил чёрную фетровую шляпу с петлицей, серебряными кисточками и чёрным султаном.
Надежда надела шинель прямо на свой старый коннопольский мундир и пошла на почтовую станцию. Ей надо было отправить в Сарапул длинное письмо, которое она обдумывала и писала всю дорогу из столицы в Вильно. Короткое послание отцу она отослала ещё из Петербурга. В нём было всего несколько строк. Она сообщала, что по воле государя остаётся служить в армии, а её сына Ивана Чернова Андрей Васильевич должен как можно скорей привезти в Петербург, потому что император желает поместить его на казённый счёт в военно-учебное заведение, младшую же сестру её Евгению — в институт благородных девиц имени Святой Екатерины. Эта записка была написана сразу после второй встречи с Александром Павловичем. Тогда у неё в голове царил радостный сумбур и дальнейшая жизнь виделась невероятно счастливой.
Чуть позже Надежда успокоилась и поняла, что такое послание может вызвать у отца гнев, потому что говорит о его полном поражении. Второе своё письмо она опять начинала с извинений, опять просила прощения у него за свой побег из дома, опять объясняла, что любит военную службу, опять спрашивала о Ванечке и умоляла ответить, но адреса уже не давала, а просила писать ей через графа Ливена. Ещё она объясняла Андрею Васильевичу, что для правильного прохождения бумаг он должен обратиться сейчас с прошением на высочайшее имя, ссылаясь в нём на неё, канцелярия его величества ему ответит положительно, и после этого, с полученной из столицы бумагой, он может отправляться с детьми в Санкт-Петербург.
Да, ей следовало быть осторожнее с Дуровым-старшим. Ванечка оставался в его доме. Надежда не думала, что отец отдаст единственного и любимого внука Чернову, но хоть какое-то оправдание в его глазах ей заслужить надо было. Потому она просила государя под конец их второй встречи уже не только о сыне, но и о младшем брате и сестре...
Заплатив деньги за отправку своего пакета, Надежда пошла обратно в трактир. Она специально завернула к гарнизонному ордонанс-гаузу, где стояли часовые. Увидев её офицерскую шляпу и шинель, солдаты взяли ружья «на караул». Чувство победы вновь заполнило её сердце. Надежда прошептала имя своего благодетеля, царя Александра, и смахнула с ресниц слёзы умиления. Никогда она не забудет встречи с этим великим человеком.
На следующий день Надежда перебралась на частную квартиру на Рудницкой улице, где её прислугой стала шестнадцатилетняя Мария, дочка хозяйки трактира. Так было проще, удобнее и дешевле. Жить в Вильно, ожидая выполнения заказов по обмундировке, ей предстояло не менее трёх недель.
Она ежедневно гуляла по городу утром и после обеда, осматривая его достопримечательности. Вильно был довольно большим, число его жителей приближалось к тридцати пяти тысячам человек. Своими узкими средневековыми улицами, вымощенными камнем, трёх- и четырёхэтажными домами с островерхими крышами, чистотой и опрятностью он напоминал Надежде города Восточной Пруссии, где она побывала с Российской армией.
Вильно лежал в долине, окружённой горами, и прежде всего Надежда поднялась на самую знаменитую его гору — Замковую, где стояла древняя полуразрушенная башня. Оттуда открывался прекрасный вид на город. Напротив Замковой горы находилась другая, под названием Бекешина, и на ней также высилась башня. Местные жители рассказывали, что в ней был похоронен рыцарь, утонувший в Вильне из-за прихоти своей дамы. Ещё одно пешее путешествие Надежда совершила на третью гору — Маршальскую.
Пока ей приходилось ограничиваться лишь походами по горам, улицам и площадям, хотя в Вильно было много по-европейски красивых ресторанов, кофеен, магазинов. Здесь имелся и театр, правда, с небольшим залом. Там давала спектакли французская музыкальная труппа. Но вход туда унтер-офицеру Соколову в его коннопольской куртке был закрыт. Лишь через четыре дня она получила первую свою одежду обер-офицера — тёмно-зелёный двубортный вицмундир с белым воротником и обшлагами, расшитыми гусарским узором. Этот мундир надо было надевать с тёмно-зелёными же узкими чакчирами и гусарскими ботиками с твёрдыми голенищами, вырезанными наверху «сердечком».
В вицмундире Надежда решила сначала пойти в театр. Ей хотелось там, в большом и шумном обществе, проверить, как она будет себя чувствовать в новом положении, в новой роли молодого офицера, не богатого, но имеющего средства для жизни независимой и достаточно обеспеченной. Каково ей это будет: сидеть в партере рядом с другими господами, одной ходить в антракте по фойе, пить в буфете оранжад?
В тот день давали «Женитьбу Фигаро». Надежда любила музыку Моцарта. Но раньше эту оперу не слышала. Оркестр играл слаженно, артисты пели хорошо. Оживление в зале, наполовину заполненном русскими офицерами, вызывали выходы юного Керубино. В этой партии блистала, одетая в синий военный кафтан и белые лосины, при бутафорской шпаге на бедре, обольстительная мадемуазель Люси, восходящая «звезда» здешней труппы. По мнению Надежды, мужской костюм сидел на актрисе неплохо. Только ноги у неё были полноваты, но, кажется, именно это и нравилось армейской публике.