С любовью, верой и отвагой
Шрифт:
— Договора? — удивилась она.
— Да, мне нужен договор. Его условия трудны. Они, можно сказать, суровы, ибо затрагивают всю вашу дальнейшую жизнь. Но ничего другого я предложить вам не могу. Или вы принимаете их, или...
— Я готова... — она помедлила, — их рассмотреть, ваше величество.
Государь в витиеватых выражениях, отточенных большой дипломатической практикой, изложил ей своё видение этой ситуации. Надежде запали в голову лишь некоторые фразы: «суд общества», «быть не такой, как все», «бремя страстей», «натура человеческая», «ответственность за собственный выбор».
Договор же был прост.
Первое. Она получит то имя и фамилию, которые он для неё изберёт, и открывать своё инкогнито не должна никому. Второе. С того часа и до конца дней своих она будет носить мужскую одежду, говорить о себе в мужском роде. Третье. Она забудет о своём муже и семье. Четвёртое. Став офицером, она также должна забыть, что принадлежит к прекрасному полу: никаких романов, флиртов и кокетства. Пятое. Став офицером, она, с другой стороны, должна не забывать, что принадлежит к прекрасному полу, контролировать своё поведение и не допускать, чтобы кто-нибудь проник в её тайну. Шестое. Она должна стать хорошим строевым офицером. Седьмое. Никому, никогда, ни при каких обстоятельствах она не должна рассказывать об этом договоре.
Он ещё раз перечислил ей все пункты, произнося слова медленно и паузами выделяя знаки препинания.
— Вы запомнили?
— Да. Я могу подумать или же должна дать ответ сию минуту?
— Конечно, вы можете подумать. Я вовсе не вероломен и жесток, хотя обо мне рассказывают всякое. Я даю вам на размышление десять дней. Жить вы по-прежнему будете у Засса...
Император наклонил голову, давая понять, что аудиенция закончена. Она чётко повернулась кругом и двинулась к дверям, придерживая левой рукой свою саблю. Двери царского кабинета были высокими, тяжёлыми, украшенными резьбой и бронзой. Надежда стала вертеть их ручки в разные стороны, толкать плечом. Двери стояли как стена и не поддавались. Она в полной растерянности опустила руки. Сзади послышался бархатный голос Александра Павловича:
— Кстати, в какой полк вы бы хотели выйти офицером?
Государь не повернул, а слегка нажал на ручки, и двери перед ней широко распахнулись.
9. СНОВА У ГОСУДАРЯ
Государь продолжал: «И будете называться
по моему имени — Александровым.
Не сомневаюсь, что вы сделаетесь достойною
этой чести отличностъю вашего поведения
и поступков; не забывайте ни на минуту,
что это имя всегда должно быть беспорочно
и что я не прощу вам никогда и тени пятна на нём...»
К Рождеству похолодало. Выпал обильный снег, и за одну ночь град Петра преобразился. Белое покрывало опустилось на дома, улицы, дворцы, мосты и набережные. Утром выйдя на крыльцо, Надежда сощурила глаза от нестерпимой белизны. Снег сверкал под лучами солнца как алмазный.
Был Сочельник, 24 декабря. Сегодня у Зассов обед не подавали, постились, соблюдая православный обычай, до первой звезды. Это означало, что она вольна распоряжаться временем до самого вечера. Надежда совершила своё обычное путешествие к Медному всаднику, единственному её собеседнику, и то воображаемому, в великолепном Петербурге. Затем вышла на набережную. Но там было слишком холодно и пустынно. Ей захотелось увидеть людей и почувствовать, что сегодня — большой праздник. Она отправилась на Невский, где за Гостиным двором, у «серебряных рядов», чуть не попала в переделку. Надежда засмотрелась на дивные украшения из золота и серебра с драгоценными камнями, выставленные в витрине, и не услышала, как к ювелирной лавке подъехал генерал, и не встала по стойке «смирно».
За эту оплошность генерал сначала хотел отправить её в ордонанс-гауз под арест, но сжалился над юным унтер-офицером и в честь Рождества Христова отпустил его. Однако Надежда сообразила, что Невский проспект в праздничный день не самое лучшее место для прогулок нижних чинов и за всеми экипажами, в которых разъезжают господа генералы и офицеры, не уследишь.
Она вышла на мостовую и оглянулась. За домами виднелся купол и шпиль колокольни церкви Рождества Богородицы. Сейчас в храме служили навечерие, читали царские часы, пели торжественные песнопения, воскуривали фимиам в память ладана и смирны, поднесённых волхвами новорождённому Младенцу Христу. Вот было место, подходящее для одинокого путешественника, страждущего душой.
Сняв строевую шапку, Надежда поставила её на согнутую в локте левую руку козырьком к себе, купила свечку и вошла в церковь. Весь храм сиял, освещённый люстрами и свечами, украшенный еловыми ветками. Над головами молящихся плыл сладковатый запах ладана, звучали слова из глаголов апостола Павла. Надежда слушала голос молодого чернобородого батюшки и мыслями уносилась далеко.
Она говорит государю «да», и в России появляется ещё один никому не ведомый прежде офицер. Она говорит «нет», и в Сарапул возвращается беглая жена чиновника Чернова, дочь несчастнейшего Андрея Васильевича Дурова, городничего. Пусть с царским перстнем и собственноручным рескриптом государя, но на суд местных кумушек и в полное распоряжение пьяницы мужа.
Разве есть тут какой-нибудь выбор? Выбора нет. Но договор, придуманный для неё императором, больше похож на схиму, да ещё похуже монашеской. Жить не в монастыре, а в бурном, изменяющемся мире, полном соблазнов, но никем не увлекаться. Носить до конца дней мужскую одежду, но помнить о своей женской сущности. Забыть Чернова, брак с которым скреплён Святой Церковью и не расторгнут. Возможно ли всё это...
Александр Засс, дежуривший сегодня во дворце, вернулся домой очень поздно. Конец у дежурства был весёлым. Император пригласил к себе всех флигель-адъютантов, бывших с ним в Пруссии. Там офицерам прочитали приказ о награждениях за минувшую кампанию. Засс получил две награды: орден Святой Анны второй степени за Гутштадт и Гейльсберг, где он был в рядах лейб-гвардии Семёновского полка, и золотую шпагу с надписью «За храбрость» за Фридланд. Кроме того, его произвели в чин полковника гвардии. Золотые штаб-офицерские эполеты с бахромой, пристёгнутые к новому мундиру, уже стояли перед глазами Засса, когда его задержал для конфиденциальной беседы государь.
— Как поживает твоя гостья? Чем она занята? — спросил он.
— Гуляет по столице, ваше величество. Иногда читает книги из моей библиотеки.
— Приняла ли она какое-нибудь решение?
— Трудно сказать, ваше величество. По-моему, она — человек очень замкнутый и скрытный. Со мной говорит лишь о красотах Санкт-Петербурга и более ни о чём...
— В её положении это — лучший выход, — заметил Александр I, и Засс подумал, что императора, видимо, до сих пор занимает история этой женщины, сбежавшей в армию от мужа.
— Может быть, повезти её куда-нибудь в гости? — предложил он. — Сегодня моя родственница генеральша Александра Фёдоровна даёт домашний вечер для близких друзей...
— Отлично, Засс! Хватит унтер-офицеру Соколову одному бродить по Петербургу. Пусть узнает столицу не только снаружи, но и изнутри. А любезнейшей Александре Фёдоровне я напишу записочку...
Государь очень хорошо знал семейство Засс. Младший брат, Александр, с 1796 года, с четырнадцати лет, прапорщиком служил у него в лейб-гвардии Семёновском полку. Старший брат, Андрей Павлович, был известным кавалерийским генералом и особенно отличился в Польскую кампанию 1792—1794 годов. Честный и отважный служака, Засс был небогат, и однажды с ним случилось несчастье: пожар уничтожил все казённое имущество в Киевском конноегерском полку, которым он командовал. Начёт в двадцать тысяч рублей сделали на Засса, и он бы не расплатился за всю свою жизнь, если бы не великий князь Александр Павловим. Будущий император через жену Засса Александру Фёдоровну передал полковнику требуемую сумму, и долг был погашен. Александру же Фёдоровну, урождённую Юркович, император помнил ещё юной девушкой, воспитанницей Смольного института, лучшей исполнительницей ролей пастушков, принцев и благородных кавалеров в спектаклях самодеятельного театра в Смольном. Вместе с мужем, которого была младше на десять лет, она пережила опалу при императоре Павле, вместе с ним вернулась ко двору при Александре. Сейчас Андрей Засс, получив в командование бригаду из трёх кавалерийских полков, отбыл в Молдавию, на войну с турками. Александра Фёдоровна осталась в их скромном двухэтажном особнячке на Английской набережной.