С любовью, верой и отвагой
Шрифт:
Собственный же дебют Надежды в обер-офицерском мундире прошёл отлично и даже доставил ей маленькое приключение, над которым она потом смеялась, но тогда, в театре, при начале его, ей было вовсе не до смеха.
В антракте её остановил на лестнице какой-то молодой человек в таком же, как она, тёмно-зелёном вицмундире с гусарским воротником и обшлагами, но бирюзового цвета, то есть из Павлоградского гусарского полка. Он, к её удивлению, крепко пожал ей руку и взволнованно сказал, что очень рад встретить в этой дыре Вильно среди скучных пехотинцев, артиллеристов и драгун товарища-гусара. Не успела Надежда и слова сказать, как павлоградец уже вёл её в буфет, фамильярно обнимая при этом за плечи.
В буфете же, конечно, было замечательное вино, мозельвейн 1804 года, и её новоявленный знакомый с ходу заказал две бутылки: выпить, как он выразился, за братство всех гусар на свете. Бокал вина Надежда пригубила. Дальше дело не пошло, как ни старался этот господин, назвавший себя поручиком Белавиным, расшевелить, зацепить, вызвать на азартное соревнование по выпивке юного корнета с матово поблескивающим на тёмном сукне мундира серебряным знаком отличия Военного ордена. Раздосадованный, он сам прикончил одну бутылку и вдруг склонился к ней:
— Так из какого вы полка?
— Из Мариупольского.
— Не верю! — Поручик стукнул кулаком по буфетной стойке, и все, кто был там, обернулись к ним.
Она растерялась, но лишь на одно мгновение.
— Прошу потише! Здесь театр, а не плац! — Отступив от него на шаг, Надежда положила руку на эфес своей сабли.
— Я вас не помню... — Белавин обвёл глазами людей, окруживших их. — С мариупольцами вместе мы ходили в поход в тысяча восемьсот пятом году в Австрию, сражались с французами при Аустерлице. Вас там не было!
— Я произведён тридцать первого декабря и нынче впервые еду в полк.
— Тогда понятно. — Он согласился тотчас, с уступчивостью пьяного. — Тогда не спорю. Тогда выпьем за первый ваш чин...
Театральные служители давно ходили с колокольчиками, и зрители спешили после антракта в зал. Но оба гусара, обнявшись, спускались по лестнице в вестибюль. Белавина совсем развезло. Надежда боялась бросить его в таком состоянии. Гардеробщики помогли ей надеть на весёлого поручика шинель и шляпу, вывести его за дверь. Крикнув извозчика, она погрузила гусара в сани. Белавин долго не мог вспомнить, где он остановился.
— Трактир «Ливония»... — наконец пробормотал он и повалился на сиденье.
Вечер был испорчен. В театр Надежда не вернулась. Зато она впервые подумала о том, что офицерский мундир, к которому она относилась столь восторженно, служит для некоторых чем-то вроде билета в братство забулдыг. Можно смело подходить к незнакомому человеку, предлагать выпить, навязывать ему своё общество и требовать взаимности на том только основании, что узор, вышитый золотыми нитями на его воротнике, совпадает с твоим и сапоги у вас одного фасона...
Каждый день в её маленькой квартире на Рудницкой улице появлялись новые вещи. Здесь все увереннее располагался на жительство новый человек — корнет Мариупольского гусарского полка Александр Андреевич Александров. На шкафу уже стоял его кивер: высотой в четыре с половиной вершка, обшитый чёрным сукном, с большим лакированным козырьком. В шкафу висели: вицмундир, лёгкая шинель из тонкого сукна и зимняя — на меху, белые чакчиры с подтяжками — к доломану и тёмно-зелёные — к вицмундиру, походные серые рейтузы с металлическими плоскими пуговицами на боках и, как венец портняжного искусства, белый парадный доломан, сверкающий золотом. На нём было нашито пятнадцать позолоченных круглых пуговиц-шариков, тридцать позолоченных полукруглых пуговиц, одиннадцать аршин золотого галуна в полвершка шириной, двадцать восемь аршин золотого шнура и около трёх аршин золотой же бахромы вокруг шнуровой расшивки на груди.
Поначалу ремесленники, изготавливающие заказы, полагали, что имеют дело с неопытным шестнадцати-семнадцатилетним юношей и потому всучить ему плохо сделанную вещь будет легко. Но они заблуждались. Первым поплатился за свою наглость Мордыхай, сапожник. Юный гусар спустил его с лестницы, а вслед швырнул сапоги со скособоченными каблуками. Дважды переделывал белый гусарский доломан Ефим, потому что их благородие недовольны были тем, как вшиты рукава, и требовали также, чтобы на груди мастер поставил дополнительную прокладку из грубого клеёного холста и простегал её суровой ниткой. Но если вещь нравилась ему, то корнет Александров радовался как дитя. Он беспрестанно крутился перед зеркалом, хвалил то одно, то другое и щедро давал чаевые.
Постепенно мастера освоились со своим клиентом и даже прониклись к нему уважением. Слух о добром и богатом русском офицере, покупающем самые разные вещи, распространился по округе. В его доме бывали портной, сапожник, шляпник, ювелир, оружейник, шорник, галунщик, шмуклер [34] .
На блеск серебряных монет, как бабочка на огонь свечи, сюда залетело с предложением услуг и другое существо, назвавшее себя «Аннет с улицы Роз». Так как девушка говорила по-русски с сильным акцентом и употребляла много литовских слов, Надежда не сразу сообразила, почему она несёт какую-то чушь о длинных ночах в одинокой холодной постели, о тоске мужчин по женским ласкам, о двух сердцах, готовых слиться в радостном порыве.
34
Шмуклер — старинное название изготовителя кистей, шнуров, бахромы.
Она шла за Надеждой по коридору в гостиную и бормотала это. Когда они очутились в комнате, то оказалось, что корсаж у Аннет на груди расшнурован полностью, пуговицы на верхней юбке расстёгнуты и девушка с улицы Роз собирается скинуть её с себя.
— Не стесняйся, милый, — сказала она юному офицеру. — Тебе будет со мной хорошо...
Холодный пот прошиб Надежду. Да это же уличная проститутка! Через пять минут она останется в нижнем белье, перейдёт к действиям, и тогда уж «проникновение в тайну», как угодно было выразиться об этом государю, будет неизбежным.
— Сто-ять! — гаркнула Надежда так грубо, как обычно кричала на лошадей, забаловавших на взводной коновязи.
Аннет вздрогнула и выпрямилась, держа подол юбки в руках.
— А ну марш отсюда! — Схватив девицу за воротник её короткой куртки-спенсера, Надежда вытолкала незваную гостью из комнаты, захлопнула дверь и дважды повернула ключ в замке. Затем, как человек, чудом избежавший опасности, без сил привалилась к двери плечом и перевела дух.
Но девушка с улицы Роз оказалась истинной профессионалкой и не смутилась ничем. Через минуту постучав в дверь снова, она спросила, не желает ли господин офицер в таком случае провести время с Эммой, которая очень пухленькая, или с Луизой, которая блондинка и немного говорит по-французски.