С любовью, верой и отвагой
Шрифт:
— Он не станет слушать меня, — вздохнула Надежда.
— Напротив. Я знаю Александра Павловича с детства. У него возвышенная душа. Он — романтик и любит все необычайное. Ему может понравиться ваша история...
— Но что я должна сказать?
— Правду. — Граф посмотрел на неё внимательно. — Будьте искренни и откровенны до конца.
— Вы думаете, это поможет?
— Друг мой, всё будет зависеть только от вас. Я же со своей стороны написал в рапорте, что вы отлично воевали и достойны первого офицерского чина...
Он протянул ей один из листов, и она прочитала: «Всеподданнейше доношу Вашему Императорскому Величеству, что отличное поведение его, Соколова, и ревностное прохождение своей должности с самого вступления его в службу приобрели ему от всех, как начальников, так и сотоварищей его, полную привязанность и внимание. Сам шеф полка Генерал-Майор Каховский, похваляя таковое его служение, усердие и расторопность, с какими выполнял он всегда все препорученности, во многих бывших с французскими войсками сражениях, убедительно просит оставить его в полку, как такового унтер-офицера, который совершенную подаёт надежду быть со временем весьма хорошим офицером...» [31]
31
РГВИА, ф. 26, on. 1/152, д. 364, л. 529. «Рапорт генерала от инфантерии графа Буксгевдена Его Императорскому Величеству от 13 ноября 1807 г.».
В середине ноября 1807 года Надежда в сопровождении флигель-адъютанта императора капитана лейб-гвардии Семёновского полка Засса отправилась из Витебска в Санкт-Петербург. Выполняя приказ графа Буксгевдена, они сначала заехали в Полоцк за амуничными и оружейными вещами унтер-офицера Соколова, которые по небрежности поручика Нейдгардта были оставлены в тот раз в Польском конном полку.
8. В ПЕТЕРБУРГЕ
Участь моя решилась! Я была у Государя!
Видела Его! Говорила с Ним! Сердце моё
слишком полно и так неизъяснимо счастливо,
что я не могу найти выражений для описания
чувств моих. Великость счастья моего
изумляет меня!
Утренний туман рассеивался, и громада памятника выступала перед ней все отчётливее. Надежда смотрела на царя Петра, замирая от восторга. Чёрный профиль его был грозен, рука тянулась вверх, лошадь тяжело топтала змея, распростёршегося на гранитной глыбе.
Надежда медленно пошла к Неве. Она впервые попала в столицу, и все ей здесь нравилось. Рано утром, позавтракав вместе с Зассом, в доме которого она жила, Надежда надевала шинель и отправлялась бродить по городу. За две недели она исходила вдоль и поперёк Невский проспект, набережные рек Мойки и Фонтанки, добралась до Васильевского острова. Но все свои путешествия неизменно начинала с Сенатской площади, от памятника Петру.
Он притягивал её к себе точно магнит. В один из ясных декабрьских дней она долго рассматривала его лицо под царственным венком из лавровых листьев. Каков он был, разрушитель сонного Московитского царства, ветхозаветных обычаев и диких, полуазиатских нравов? И что сказал бы ей, надень она просторный кафтан петровского солдата? Может быть, рассердился бы и в землю приказал зарыть по грудь, как поступали до него на Руси с беглыми жёнами...
В два часа дня у Зассов обедали, и ей в это время следовало возвращаться. Капитан садился за стол вместе со своей гостьей и вежливо расспрашивал её о том, где она побывала сегодня и что видела. Так же, за обедом, он сообщил ей, что нынче государь даст ей аудиенцию. Надежда давно ждала этого, но в первые минуты сильно испугалась.
А дальше все закрутилось быстро, как на карусели: экипаж Засса, подъезд Зимнего дворца, роскошные царские покои, часовые с ружьями в переходах, пажи, генералы, флигель-адъютанты в мундирах разных полков, князь Волконский, открывающий перед ней тяжёлые двери в кабинет, её последние шаги по наборному паркету, и вдруг — остановка, боль в сердце, онемение во всём теле. Перед ней — Александр Благословенный!
Как он был строен и высок, как красив в тёмно-зелёном мундире с голубым воротником лейб-гвардии Семёновского полка! Светлые волосы слегка напудрены, прекрасные голубые глаза сияют, губы складываются в улыбку.
— Я слышал, что вы — не мужчина. Правда ли это? — донёсся до неё ласковый голос.
— Правда, ваше величество, — еле слышно ответила она, и время для неё как будто возобновило свой бег.
Император, видя, что Надежда никак не может прийти в себя, взял её за руку и повёл к большому овальному столу посреди кабинета. Там она увидела все свои бумаги, привезённые Зассом из Витебска. Александр Павлович показал рукой на листы, исписанные разными почерками:
— Здесь все о ваших деяниях в 1807 году. Но я желаю знать, что было с вами ранее. Кто ваш отец, мать, муж?
Она, помедлив самую малость, взяла себя в руки и коротко, но внятно рассказала историю своей семьи, замужества, побега из дома, путешествия на Дон и оттуда в Гродно, вербовки в Конно-Польский полк. Она назвала всех, кроме урядника Дьяконова из Донского полка майора Балабина 2-го.
— Значит, у вас есть шестилетний сын?
— Да, ваше величество.
— В формулярном списке из полка указан ваш возраст — семнадцать лет. Одно с другим как-то не сходится...
— Мне пришлось скрыть свой настоящий возраст.
— А не много ли всего вы скрыли? Имя, возраст, пол, семейное положение... И ради чего?
Так прозвучал самый главный, ключевой, вопрос. Надежда ждала его. Она много думала над своим ответом и решила, что он должен быть простым, коротким, адресованным сердцу, а не уму её августейшего собеседника.
— Ах, ваше величество, — вздохнула она. — Это был жест отчаяния...
— Отчаяния? — удивился государь.
— Да. Разводы в наших краях не приняты. Муж требовал, чтобы я вернулась к нему. Он прислал письмо и грозил, что силой увезёт меня с Ванечкой из отцовского дома и мы уедем далеко в Сибирь, где он выхлопотал себе место...
— А что ваши родители? — спросил император, заинтригованный этим рассказом.
— Матушка не хотела мне помочь, отец колебался. Вот тогда я и решилась.
— Решение весьма неожиданное.
— И я так подумала, ваше величество. Никому в голову не придёт искать женщину в строю воинов. Никто не догадается, что под солдатским мундиром бьётся трепетное сердце гонимой жены и одинокой матери!
— Это верно, — согласился Александр I, и голубые глаза его на миг затуманились: он пожалел несчастную Дурову-Чернову.