С любовью, верой и отвагой
Шрифт:
Открыть створки маленького окошка было нетрудно. Они поддались со второго удара. Придвинув табуретку к стене, она встала на неё и выглянула наружу. Здесь к дому примыкал сад, окружённый невысоким забором. Вдруг на окно легла тень, и фигура в серой шинели загородила весь вид. Это подошёл Мефодий Колыванов с кувшином молока в руке. Он сдёрнул с головы фуражную шапку и смиренно поздоровался:
— Доброе утро, барыня.
Глядя из окна на его круглую физиономию, плутовскую и печальную одновременно, она не удержалась от улыбки:
— Ты что городишь, служивый? Не видишь, я — унтер-офицер.
Он сокрушённо вздохнул:
— Покоритесь, барыня. Не женское дело на конях скакать.
— А мне нравится.
— Всё равно — не надо.
— Почему, Колыванов?
— Да ведь начальство сейчас же затеет по вашему примеру девок рекрутами в полки брать. Что ж тогда будет на деревне? Кто станет детей рожать? Крестьянин-то детьми богатеет...
Колыванов смотрел на неё серьёзно и ждал ответа.
Она пожала плечами:
— Кто будет рожать, не знаю.
— Вот видите, — покачал головой денщик. — А сами хотите в армии служить. Езжайте лучше к мужу.
— Не поеду, служивый. Хоть ты меня убей.
— Сильно опостылел, значит?
— Очень сильно.
Мефодий с сочувствием взглянул на Надежду. Верный своей привычке подслушивать у дверей барского кабинета, он знал в общих чертах дело Дуровой-Черновой. В дознании Нейдгардта всё было против неё, но молодая женщина не казалась Колыванову ни распутной, ни дерзкой.
— Плохо дело, — помолчав, сказал он. — Их благородие господин поручик хотят вас из полка выкинуть и с утра в лейб-эскадрон ушли об вашем поведении спрашивать...
— Ну и пусть. Мои однополчане про меня дурного не скажут.
— Тогда ждите его. А я могу вам молочка принесть.
— Неси.
— Но не прыгайте в окошко, барыня. От судьбы-то не уйдёшь.
Она усмехнулась:
— Не буду. Слово унтер-офицера...
Нейдгардт вернулся к обеду злой, как сто чертей. Он долго ругал Мефодия за чёрствый хлеб, за остывшие щи, за плохо вымытую посуду. Лишь стакан вина успокоил нервы адъютанта, и он сел писать рапорт. Трудная задача стояла перед ним. Не мог же он, в самом деле, излить на бумагу всё, что накипело у него на душе, и начать, предположим, так: «Ваше высокопревосходительство! Либо я сошёл с ума, либо в Польском конном полку служит компания совершеннейших идиотов, которые в течение восьми месяцев так и не уяснили себе, что рядом с ними находится существо противоположного пола...»
Поэтому он, скрипя зубами и ругаясь, выводил пером вполне нейтральные строчки:
«Опрос нижних чинов, проведённый мною в лейб-эскадроне и в эскадроне г. ротмистра Казимирского, показал, что оные ничего особенного за «товарищем» Соколовым не замечали и тем более не догадывались, что он — женщина. Гг. офицеры Казимирский и Галиоф выхваляли усердие Соколова к службе, храбрость в бою и любовь к кавалерийским упражнениям...»
Это поручик написал вместо того, чтоб дать должную оценку умственным способностям офицеров, которые все утро издевались над ним, делая вид, что не понимают его намёков на истинные занятия «Соколова» в полку. А унтер-офицеры? Больших кретинов, чем Батовский и Гачевский, он в жизни своей не встречал. Они всерьёз рассказывали ему, как «Соколов» любит упражнения с пикой и поездки с конским составом четвёртого взвода на водопой, а его привязанность к строевой лошади по кличке Алкид находится выше всяческих похвал.
Больше всего гадостей Нейдгардт хотел написать о ротмистре Казимирском, который принял Дурову-Чернову в полк и один заварил всю кашу. Будь он повнимательней и поумнее, эта авантюристка не надела бы коннопольского мундира и не попала бы на театр военных действий, где сумела всё-таки отличиться.
Дважды Александр Иванович приступал к этому абзацу, но, кроме грубых и злых слов, ничего не мог придумать. В конце концов он отказался от своего плана и ничего не написал о Казимирском. Рапорт получился коротким и убедительным. Конечно, не такую бумагу он мечтал отправить в Санкт-Петербург. Не было в ней «изюминки», особого поворота, где виден бы стал сам дознаватель, его кристальная честность, непреклонность к нарушителям и стремление открыть истину во что бы то ни стало. Обыкновенное вышло дело, а могло бы быть... ого-го!
Через два дня они уже ехали в Витебск на перекладных. На станциях, при смене лошадей, Нейдгардт не разрешал Надежде заходить в дом, где сам пил кофе или чай. Он держался крайне неприязненно и давал ей понять, что, в отличие от Польского полка, где все её прикрывали, в штабе армии с ней поступят по всей строгости закона. Но и в этом предположения поручика почему-то не оправдались.
Генерал от инфантерии граф Буксгевден сначала прочитал письмо генерал-майора Каховского и формулярный список «товарища» Соколова, которые находились в пакете, запечатанном сургучом, а потом — рапорт своего адъютанта. Остальное Нейдгардт рассказал ему при личной встрече с глазу на глаз. Но граф холодно ответил, что Александр Иванович превысил здесь свои полномочия и так поступать с Дуровой-Черновой не следовало.
Сам главнокомандующий на аудиенции с унтер-офицером Соколовым был ласков и любезен. Он как бы извинился за действия своего офицера, хотя Надежда на расспросы отвечала уклончиво. Ей не хотелось выступать ни в роли жалобщицы, ни в роли доносчицы.
Но граф Буксгевден, похоже, не нуждался в точных ответах. Он только наблюдал за этой молодой женщиной, совершившей солдатский подвиг, и сравнивал её с теми предшественницами, которые раньше вышли из укромных углов семейной жизни на арену жизни общественной, государственной и которых он знал сам.
Злые языки утверждали, что граф Буксгевден сделал карьеру благодаря удачной женитьбе. Женат он был на Наталье Алексеевой, побочной дочери князя Григория Григорьевича Орлова и Екатерины II. Конечно, он бывал при дворе великой государыни, своей тёщи, и много раз встречался с её соратницей княгиней Воронцовой-Дашковой. Теперь что-то знакомое чудилось ему в скромном облике унтер-офицера Соколова, в его сдержанности и гордом молчании.
«Дело тут не в обстоятельствах, — думал Буксгевден. — Дело в характере. Характер и воля — вот главное...»
— Не пугайтесь, друг мой, — сказал главнокомандующий Надежде, — но я должен отправить вас в Санкт-Петербург.
Она подняла на него печальные глаза:
— Его величество отошлёт меня домой, я знаю.
— Разве вы не желаете этого?
— Нет. Я бы хотела продолжать службу в армии и стать офицером.
— Тогда просите государя. В награду вашей храбрости он не откажет вам ни в чём.
— Ваше сиятельство, вы уверены, что я увижу государя?
— При таких документах — да. — Генерал кивнул на письмо Каховского. — Император примет вас обязательно.