С любовью, верой и отвагой
Шрифт:
Сначала Надежда поклонилась Луизии Матвеевне Павлищевой, тоже майорше, весьма дородной даме, затем — Екатерине Николаевне Ракшаниной, жене ротмистра, черноглазой и черноволосой, затем — жене ротмистра Станковича, самой молодой из присутствующих и самой хорошенькой. Она была беременна, и пятна несколько портили её милое лицо...
Интересовали женщин в основном новости об императорской фамилии, моде и культуре: что дают теперь на театре, носят ли ещё в столице турецкие шали, как чувствует себя вдовствующая императрица Мария Фёдоровна и верно ли говорят, будто великая княжна Екатерина Павловна увлеклась всерьёз генерал-лейтенантом князем Багратионом.
Этот разговор
Когда Мальченко предложил ей составить партию в вист, она охотно согласилась и села за зелёный ломберный стол. Рядом с ней опустился на стул незнакомый офицер, рослый, с чёрными, красиво завитыми усами.
— Ротмистр Станкович, корнет Александров, — представил их друг другу Мальченко, и они обменялись рукопожатием.
— Сейчас я беседовал с вашей очаровательной женой... — сказала Надежда, беря в руки карты.
— Да, — рассеянно кивнул ротмистр, изучая карты, попавшие к нему. — Мы женаты два года и нынче ожидаем своего первенца... Начинайте, корнет...
Бал в доме Дымчевичей затянулся за полночь. Надежда была в числе тех гостей, кто уезжал первым. В прихожей она столкнулась с четой Станковичей. Госпожа Станкович дотронулась веером до рукава Надежды:
— Как мило вы держались, дорогой Александров... Но не обижайтесь, у нас с госпожой Дымчевич есть игра. Мы всем даём забавные прозвища. Вам дали тоже...
— Какое же? — спросил её муж, надевая ей на плечи шубу.
— Гусар-девка! — ответила молодая женщина и громко рассмеялась.
В первую минуту Надежда растерялась так, что не смогла произнести ни слова. Затем на ум пришла спасительная французская фраза:
— Madame, que trouver-vous en moi... de commun avec une jeune fille? [38]
— C’est difficile a dire, mais il у a pourtant que chose [39] ... — Станкович продолжала улыбаться. — Ну, например, маленькие руки и ступни, тонкость стана, какая-то хрупкость... Даже сами движения...
38
Мадам, что вы нашли во мне общего с девицей? (фр.).
39
Трудно сказать, но что-то всё-таки есть... (фр.).
— Друг мой, — сказал ей укоризненно муж, — вы сегодня просто переутомились. Нам давно пора домой... Спокойной ночи, корнет!
Ротмистр надел шляпу, откозырял Надежде и взял жену под руку. Они вышли из прихожей к большой коляске, поставленной на полозья. Надежда, держа кивер в руках, ждала, пока они уедут. Щёки у неё горели огнём.
«Ничего, — думала она. — Рано или поздно, но они ко мне привыкнут, как привыкли в Польском полку. Если б только женщины поменьше болтали...»
3. СМОТР ГЕНЕРАЛА СУВОРОВА
После смотра и учения пошли все офицеры
обедать к Суворову. Как пленительно и
обязательно обращение графа! Офицеры и
солдаты любят его как отца, как друга, как
равного им товарища, потому что он, в
рассуждении их, соединяет в себе все эти качества.
Наступил апрель. Надежда всё ещё жила в Березолупах, занималась взводом поручика Докукина, который уже просрочил свой отпуск на две недели. Майор Дымчевич удерживал корнета Александрова здесь, не обещая ему тем не менее постоянного назначения на должность командира взвода, о чём Надежда мечтала. Ответ майора на все её просьбы был один: «Только после дивизионного и корпусного смотра!»
Смотр командира их 9-й дивизии генерал-лейтенанта Суворова, князя Италийского, графа Рымникского, сына великого полководца, должен был пройти в последних числах апреля. Затем, 1-го или 2 мая Мариупольский гусарский полк собирался смотреть генерал-лейтенант Дохтуров, командир корпуса. К этому времени Надежде надо было подготовить и чужой взвод, и своего нового коня, то есть приучить Адониса к роли офицерской лошади.
Она давно взяла мерина к себе в Березолупы и каждое утро чистила его, кормила, седлала, выезжала в поле одна. Когда-то так ей удалось приручить и объездить Алкида. Теперь она надеялась усовершенствовать навыки Адониса. Но успехи были скромными. Хоть конь и привык к ней, научился подниматься в галоп как с левой, так и с правой ноги, однако стоило ему увидеть конный строй, как вся учёба шла насмарку. Он рвался встать в шеренгу, и только жестокое наказание удерживало его. Адонис, в отличие от Алкида, был туп, упрям и уже заучен. Но Надежда поняла это слишком поздно.
К середине апреля поля и луга зазеленели. Начались общие конные и пешие учения эскадрона. Поручик Докукин наконец-то вернулся, но теперь его посадили на гауптвахту за большую задержку из отпуска без оправдательных документов. Все шло к тому, что Надежде придётся ездить на учениях не в «замке», как простому обер-офицеру, а перед фронтом, как командиру взвода, что давалось Адонису с большим трудом.
Генерал-лейтенант Аркадий Александрович Суворов приехал в полк 23 апреля. Надежда не могла отвести восхищенного взгляда от сына своего кумира, голубоглазого красавца блондина, высокого и стройного, как бог Аполлон. Но не одна она бросала пылкие взгляды на молодого генерала. Бессмертное имя, которое он носил, личная храбрость и отвага, добрый характер, приятное со всеми обращение — всё это располагало людей к сыну генералиссимуса с первой встречи.
Пожалуй, больше солдат Аркадия Суворова любили женщины. Он, по доброте своей душевной, никогда не мог отказать им и из-за своих бесчисленных связей и романов заслужил в высшем свете прозвище «добродетельный развратник». В Петербурге у генерала оставалась молодая жена с четырёхлетним сыном, а в Луцк из соседнего Дубно приехала за ним его последняя любовница — княгиня Любомирская, вдова двадцати пяти лет от роду, владелица обширнейших поместий, полька, очень красивая и чрезвычайно уверенная в себе женщина.
Её, одетую в роскошное платье-амазонку, верхом на арабской лошади и в окружении полковых дам, тоже ехавших верхами, Надежда увидела в начале смотра. Эта пёстрая кавалькада поднялась на ближайший холм и оттуда наблюдала за учениями. Оттого, наверное, они проходили с небывалым энтузиазмом.
Генерал-лейтенант Суворов объехал шагом развёрнутый строй всех десяти эскадронов Мариупольского полка, затем вернулся на середину фронта и высоко поднял шпагу:
— Господа офицеры, ко мне!
По этому сигналу командиры взводов и эскадронов, стоявшие перед строем своих подразделений, ринулись к дивизионному своему начальнику, сверкая золотом парадных мундиров.