С любовью, верой и отвагой
Шрифт:
Усталые люди, лошади, собаки сгрудились на маленьком подворье у избы, окружённой густым, непроходимым лесом. Все спешили, толкаясь и мешая один другому расседлать лошадей, перенести вещи в дом и расположиться там на отдых. Вдруг в зарослях у плетня затрещали деревья. Собаки подняли бешеный лай и кинулись туда, а серая кобыла Станковича, испугавшись, взвилась на дыбы. Майор уже бросил стремена и переносил ногу через седло, чтобы спрыгнуть на землю. Его, можно сказать, спасла Надежда, которая повисла на поводьях у Артемиды и тем удержала её на месте. Станкович свалился прямо на плечи корнету Александрову, и так, вцепившись руками друг в друга, они устояли на ногах.
Охотничий ужин, где главным блюдом была ветчина и чёрный хлеб, а главным напитком — водка, проходил сегодня невесело. Надежда, выпив одну чарку, сидела, как положено младшему офицеру, на краю стола и молча слушала разговоры охотников. Майор Станкович вместе со всеми выпил четыре чарки и теперь без конца обращался к юному корнету, объясняя ему необычное поведение своей лошади и произнося слова благодарности за его смелый и своевременный поступок.
Стали готовиться ко сну. Слуги принесли и разложили толстым слоем на полу сено. В доме было сыро и прохладно, так как печь не топили. Охотники, не снимая курток и сапог, завернулись в зимние шинели и легли вповалку на полу. Надежда выбрала место поближе к двери. Станкович устроился рядом. Повернувшись к нему спиной, она положила под голову свою охотничью сумку и хотела заснуть, но не смогла.
С некоторых пор ей стало ясно, что она влюбилась в этого лихого гусара, в этого красавчика с чёрными усами, закрученными в колечки на концах. Да, влюбилась. Как последняя дура, как восторженная девчонка, не умеющая совладать со своими чувствами и подчинить их доводам рассудка. Государь император мудро предусмотрел эту ситуацию, заключив с ней тайный договор. Но беда состояла в том, что по приказу командира Надежда должна была отбыть в запасном эскадроне три недели, и срок этот истекал лишь через пять дней.
Они продолжали встречаться ежедневно. Встречи происходили в манеже, на учебном поле у реки, где Надежда, приписанная к первому взводу, вела занятия с рядовыми, на офицерских обедах в доме майора. Это было мучительно для неё. Каждый раз, вернувшись на свою квартиру, она падала на кровать без сил и ударяла кулаком в стену:
— Проклятый! Как ты хорош...
Вернувшись из Турийска в эскадрон Павлищева, в четвёртый взвод, к своим солдатам и привычным обязанностям взводного командира, Надежда уже полагала, что спаслась от страшной напасти, как грянуло известие об упразднении в полках кавалерии запасных эскадронов и распределении их солдат и офицеров по строевым подразделениям. К тому же пришёл приказ об отправке на полгода на Дон большой партии ремонтёров за табуном в сто голов. Эту командировку получил подполковник Павлищев, а на его место в воздаяние своей отличной службы в запасном эскадроне был назначен майор Станкович.
Принимая командование, Станкович объехал все взводы, расположившиеся по разным деревням. На официальном представлении офицеров он пожал Надежде руку и сказал, что рад служить с теми, кого узнал ранее и с наилучшей стороны. Следующей акцией нового командира были новые учения: с прыжками через ров, стрельбой из пистолета на всём скаку по соломенному чучелу и рубкой того же чучела саблей. На этих учениях, завершающих летнюю кампанию 1810 года, присутствовал и Павлищев.
Взводы показали себя хорошо. Ничего необычного в боевом задании майора для рядовых не было. Но маленькие происшествия всё-таки случились. Поручик Текутев отказался прыгать через ров. Корнет Александров, слишком рьяно выполнявший приказ, поранил молодую лошадь, ударами сабли плашмя заставляя её идти на чучело после выстрела из пистолета. Первым кровь, капавшую из небольшой раны на крупе строевого коня, заметил майор и накричал на корнета:
— Езжайте за фронт, сударь! Так вы перераните мне всех лошадей. Вам незачем быть на ученье!
Надежда молча приложила руку к козырьку кивера и уехала с поля. Ей был неприятен выговор, но ещё больше огорчала собственная небрежность в обращении с оружием. Прежде такого с ней не бывало. А сегодня, проводя свой взвод перед новым командиром, она волновалась, торопилась куда-то и из-за этого сердилась на себя.
Отправив коня к ветеринару, она вернулась в свою деревеньку в плохом настроении. Гусары, видя, что их взводный хмур и задумчив, провели вечернюю чистку лошадей с невероятным старанием. Но ничто не радовало корнета Александрова. Дома он отругал денщика за разбитую чашку, взял книгу и лёг на крестьянскую лавку, уставившись пустым взглядом в стену...
Снег выпал в середине ноября, но погода ещё не установилась. То выглядывало солнце — и лёд на лужах таял. То налетали холодные ветры и кружила первая метель. Общие конные и пешие учения закончились. Полк перешёл на зимний, замедленный ритм жизни. В один из сумрачных дней нарочный привёз Надежде записку с приказом явиться к командиру эскадрона в Кременец.
Надежда не была там больше недели. Она старалась поменьше встречаться с майором Станковичем. Зимой это получалось, но о том, как пойдёт её служба следующей весной и летом, она боялась и думать. Однако в штаб эскадрона ехать всё равно надо было. Она вызвала Белоконя, велела ему взять рапорты о конском составе за текущую неделю и сказала, что в Кременец они сейчас поедут вместе. Затем надела парадный доломан и чакчиры, кушак, лядунку с перевязью, села на старичка Алмаза, и они отправились.
В Кременце Надежда послала унтер-офицера с бумагами в штаб, а сама завернула на квартиру эскадронного командира. В доме Станковича было тихо и пусто. Майор вышел к ней в тёмно-зелёном сюртуке с золотыми штаб-офицерскими эполетами, украшенными тонкой бахромой. Она щёлкнула каблуками, держа кивер на согнутой левой руке и хлыст — в правой:
— Честь имею явиться...
— Хорошо, что вы приехали, корнет. Но пригласил я вас... — он помедлил и пристально взглянул на неё, — для одной маленькой частной консультации. Прошу ко мне в кабинет.
В кабинете на столе стоял ларец из красного дерева. Майор откинул его резную крышку. В скудных лучах зимнего солнца засверкали драгоценности: женские браслеты, кольца, перстни, броши, кулоны.
— Это — наследство моей матушки, — сказал Станкович. — Нынче моя племянница выходит замуж. Я решил подарить ей что-нибудь из этих вещей. Но — самое лучшее. Может быть, вы, Александров, подскажете мне? Что здесь лучше, на ваш столичный вкус?
— Почему столичный? — спросила Надежда и отложила в сторону кивер, перчатки и хлыст, с интересом присматриваясь к золотому колье с крупными рубинами.
— Вы ведь часто бываете в Санкт-Петербурге, переписываетесь с военным министром и даже, говорят, знакомы с государем. — Он взял из ларца серебряные серёжки тонкой старинной работы и передал их Надежде: — Вот это, например. Очень красиво, не так ли?
— Да! — Надежда залюбовалась дивной вещью.
Майор отошёл от стола и встал у неё за спиной.
— Примерьте, — голос его прозвучал по-домашнему обыденно, — вам они пойдут...
Она действительно сделала это движение: поднесла серёжку к уху, но тут же, опомнившись, бросила украшение в ларец. Станкович повернул Надежду лицом к себе. Она увидела его взгляд, полный торжества.