С малых высот

Шмелев Николай Петрович

Наконец мы вырвались из объятий прожекторов и пересекли линию фронта.

– Шурик, ты, кажется, перебил тросы ножного управления, когда стрелял по прожекторам...

Шурик молчал. Самолет продолжал полет с глубоким левым креном и терял высоту. Я решил чуть-чуть уменьшить крен, чтобы не отклоняться от курса на станцию Пола. Как только я это сделал, самолет резко повело вправо, и он начал вращаться все быстрее и быстрее.

"Ни за что погибнешь с этим штурманом", - обожгла меня неприятная мысль, и я вновь резко перевел машину в глубокий левый крен. Вращение

прекратилось. Мотор работал на полных оборотах. Пока я маневрировал, машина еще раз попала в лучи прожекторов. Опять ленты трассирующих пуль потянулись к нам. Оставался один выход - немедленно идти к земле. Я резко перевел самолет в планирование и вырвался из слепящих лучей. Так с глубоким левым креном на стометровой высоте мы и подошли к станции Пола.

– Шурик, может, до Толокнянца дотянем, а?

– Попробуй, - ответил он по переговорному устройству.

Решил избавиться от крена. Только сделал это, как самолет опять стал резко вращаться вправо. Высота быстро падала. Перед глазами замелькали крыши домов, Снова перевел машину в крен.

Справа показалась большая поляна, окруженная частым ельником. Не теряя ни секунды, решил садиться. Блестевшие под луной лужи позволяли точнее выдерживать направление. Когда машина готова была вот-вот чиркнуть по земле левым крылом, я, чтобы не разбить ее, уменьшил скорость и стал ликвидировать крен. Но самолет опять резко рванулся вправо, ударился левым крылом о дерево и "клюнул" носом в землю. Выбравшись из кабины, я понял, что уцелели мы просто чудом. Крыло машины было отбито, фюзеляж отвалился по самую кабину штурмана.

Трудно описать состояние сбитого летчика. Иногда плакать хочется. Почему же самолет так сильно крутило? Эта мысль не выходила у меня из головы. Осмотрел изуродованный хвост машины. Стальные тросы, соединяющие педаль с кронштейном руля поворота, оказались перебитыми. Концами они врезались около ободка в руль и отклонили его до отказа вправо. Отсюда и непрерывное вращение самолета.

Первый боевой вылет явился для Александра Самсонова тяжелым уроком. Штурман сосредоточенно осматривал тросы, из-за обрыва которых мы чуть не погибли, и тяжело вздыхал. Чувствовалось, что случившееся глубоко потрясло его. А мне было очень жалко самолет. Новый, с хорошим мотором, он свободно с полной бомбовой нагрузкой набирал высоту до двух с половиной тысяч метров.

– Сними пулемет, часы и пойдем в Толокнянец, - сказал я штурману.

Внезапно поблизости послышались голоса. Мы насторожились и, не сговариваясь, выхватили пистолеты. Шурик щелкнул предохранителем. "Э, какой осторожный, - подумал я. - Значит, он еще перед вылетом успел загнать восьмой патрон в патронник. Как бы в темноте по своим не выстрелил".

– Тихо! - говорю, тронув его за плечо. И тут же крикнул: - Стой! Кто идет? Стрелять будем! В ответ совсем рядом кто-то пробасил:

– Ты что, сдурел?

К нам подошли несколько бойцов.

– Мы зенитчики, - сказал один из них. - Охраняем мост через реку Пола. Увидели, что вы упали, пришли помочь.

– Спасибо! - ответил я. - Какая уж тут помощь, видите, что от машины осталось,

хорошо, что сами уцелели...

Сдав самолет под охрану зенитчикам, мы с Самсоновым пошли на станцию. Здесь в одном из домов располагался штаб воинской части. Зашли туда и дали в полк телеграмму: "Сбиты, утром будем в Толокнянце, просим прислать самолет".

Добравшись до Толокнянца, зашли в дом, где раньше размещалась наша эскадрилья. Хозяйка тетя Маша, увидев нас, запричитала:

– Милые мои, как же вы попали сюда среди ночи? Как живете, родненькие? Все живы у вас?

– Все живы, тетя Маша. Вот только мы чуть не угробились.

Долго мы говорили с хозяйкой. Потом вышли на крыльцо. Светила луна. В небе послышался рокот пролетающих У-2. Один за другим они шли на боевое задание. Тяжело было сознавать, что ты не в воздухе, а на земле, что твоя машина разбита. Невольно вспомнилась старая песенка, переделанная нашими летчиками:

Перебиты, поломаны крылья,

Дикой болью всю душу свело,

И зенитными пулями в небе

Все дороги мои замело.

Я хожу и лечу, спотыкаясь,

И не знаю, куда упаду,

Ах, зачем моя юность такая,

Кто накликал мне эту судьбу?

Но взметнутся могучие крылья,

И за все отомщу я врагу:

И за юность свою боевую,

И за горькую нашу судьбу.

– Брось, Николай, не тереби душу! - поморщился Шурик, когда я вполголоса пропел эту песню.

...Утром в Толокнянец прилетели два самолета У-2. Они и доставили нас в полк.

К месту аварии направили комиссию. Через несколько дней она доложила, что наш самолет подбила вражеская зенитная артиллерия. Пробоин от штурманского пулемета в фюзеляже не оказалось. Тросы были перебиты осколками зенитных снарядов. Значит, напрасно я подозревал, что виноват Шурик. Немедленно разыскал его и извинился.

После этого происшествия мы с Самсоновым сотни раз летали на задания. Он стал замечательным штурманом. Когда его принимали в ленинский комсомол, за него голосовали все наши комсомольцы.

Никогда, пожалуй, я так не рвался на задание, как в этот раз. Во время предпоследнего полета, перед рассветом, мы с Зайцевым обнаружили в овраге штабеля ящиков. Я решил, что это склад боеприпасов, и приказал штурману поточнее нанести на карту место его расположения.

– Товарищ майор, - обратился я к командиру полка после возвращения с задания. - Разрешите сделать еще один вылет. Нашли склад с боеприпасами.

Ничего не ответив, Куликов посмотрел на предрассветное небо и закурил. Потом задумчиво сказал:

– Летите! Вы нашли, вы и уничтожайте! Будьте только поосторожнее, уже светает. - Помолчав, майор, к моему удивлению, добавил: - Очень рад, товарищ старший сержант, что не ошибся, представив вас неделю назад к ордену Красного Знамени...

Как только я отошел от командира полка, ко мне подбежал Скочеляс. Он слышал наш разговор и теперь, хлопнув меня по спине ладонью, закричал:

– Поздравляю! Поздравляю!

Отвечать на его поздравления было некогда. Зайчик уже сидел в кабине подготовленного к вылету самолета.