С малых высот
Шрифт:
Меня на носилках доставили в деревню. Вскоре принесли Султанова и еще какого-то человека в летной форме. Лицо у него было сильно разбито. Он тихо стонал и не открывал глаз.
Ко мне подошел лейтенант медицинской службы и, присев на краешек топчана, заговорил:
– Ну и попали вы в переделку, друзья. Знаете, что случилось? Вы столкнулись в воздухе с другим самолетом и упали прямо на минное поле. Просто невероятно, что вы уцелели... Правда, не все, - добавил он тихо. Штурман другого самолета вот рядом лежит. А летчик погиб...
Позже я узнал, что мы столкнулись
Жаль было погибшего летчика. Нелепая смерть. Он кружил над лесом, спасаясь от "мессершмиттов", и вот наскочил на нас.
Нам оказали помощь, а на следующий день отправили в полевой госпиталь. У Султанова оказался скрытый перелом ноги, мне сломало два ребра и указательный палец левой руки. Сильно ушиб я о бензобаки и колени обеих ног.
Вскоре к нам в госпиталь приехали комиссар Коротков и заместитель командира эскадрильи Голованов. Они привезли наши вещевые мешки, шинели, а также подарки, полученные от челябинских рабочих.
В моей посылке оказались две пачки папирос "Пушки", кружок копченой колбасы, бритва "Труд", пара белья, шерстяные носки и голубой шелковый кисет. По кисету было вышито бисером: "Бойцу-молодцу от Зины Н.". Теплом родного дома веяло от этого скромного подарка. Тысячи таких посылок получали фронтовики. Незнакомые люди, рабочие, колхозники, школьники, которые сами в те дни нуждались во всем, старались хоть чем-нибудь порадовать своих бойцов.
Поговорив с нами и пожелав скорого выздоровления, Коротков и Голованов уехали. А дня через три нас перевезли на эвакопункт, в Крестцы. Там всех раненых распределили по вагонам санитарного поезда. Николай Султанов упросил врача, чтобы его и меня поместили вместе.
Наконец наш поезд отправился в путь. К вечеру следующего дня мы прибыли в Бологое. На этой станции находилось еще несколько воинских эшелонов.
Примерно через час после нашего прибытия завыли сирены - воздушная тревога! Загрохотали зенитки. В небо взметнулись лучи прожекторов. Нескольким вражеским самолетам удалось прорваться к станции. Одна из бомб попала в состав с боеприпасами. Раздался сильный взрыв. Несколько вагонов с ранеными перевернулись. Наш, к счастью, уцелел. Налет длился несколько минут. Наконец все кончилось. Наш поезд немедленно покинул Бологое. Шел он без остановок. В вагоне появился старший врач. Я спросил у него, куда нас везут.
Он ответил:
– Сначала в Ярославль, а оттуда на Урал. Раненые у нас тяжелые, потому и увозим их так далеко.
– Нет, дорогой доктор, я туда не поеду! Сойду на первой же остановке.
– Это почему же? - удивился врач.
– А потому! Раз я уже хожу, значит, должен вернуться в строй.
Николай поддержал меня.
– Доктор, - спросил я, - на какой ближайшей остановке мне можно будет сойти?
– В Удомле. Там хороший госпиталь... А сейчас, мил человек, давайте я все-таки вас осмотрю.
Я снял гимнастерку. После осмотра врач постучал пальцами по моей спине и громко сказал:
– Одевайтесь, молодой человек,
Заметив, как я морщусь, надевая гимнастерку, он укоризненно покачал головой.
Минут через тридцать поезд остановился.
– Ваша станция, молодой человек. Желаю вам всего хорошего, по-отечески тепло простился со мной врач и крепко пожал руку.
Распрощавшись с Султановым, я сошел с поезда и долго махал ему вслед рукой. Потом не спеша отправился искать госпиталь, который размещался где-то на краю Удомли в здании школы. Мест там не хватало, и поэтому всех ходячих раненых вызвались приютить у себя жители.
Меня определили к тете Шуре. Там уже жил один выздоравливающий лейтенант Георгий Омадзе.
Начались томительные дни лечения. Прошло больше месяца. Я стал чувствовать себя довольно хорошо и однажды сказал врачу: хочу вернуться в полк. Он ответил, что подумает. Наконец 28 апреля меня выписали, но с условием, что я буду продолжать лечение при части. Радостный, возвращался я с врачебной комиссии. Кончилось томительное лежание на госпитальной койке. На дворе вовсю бушевала весна. Хотелось петь, прыгать, кричать.
Третьего мая 1942 года я прибыл в Лычково. Здесь узнал, что наша часть расформирована. На ее базе создана отдельная эскадрилья. А большинство летчиков переведено в 707-й ближнебомбардировочный полк. Куда пойти? Командующий ВВС 1-й ударной армии разрешил мне самому решить этот вопрос.
Вечером за мной прилетели два товарища: из эскадрильи - Николай Евтушенко, из 707-го полка - Виктор Емельянов. Подумав, решил лететь с Виктором.
Встретили меня очень тепло. Командовал полком майор Куликов, комиссаром был Коротков, секретарем партийной организации - политрук Жарков. Все свои. Кроме Емельянова здесь служили летчики Ванюков, Супонин и Сорокин, штурманы Рубан, Скляренко и многие другие друзья. Я попал в звено лейтенанта Кочетова, в первую эскадрилью.
Полковой врач капитан медицинской службы Оскар Ефимович Брудный осмотрел меня и заявил:
– Раньше чем через две недели к полетам не допущу. Отдыхай.
Как я ни доказывал, что здоров, - не помогло.
К этому времени обстановка на Северо-Западном фронте резко изменилась. В тот день, когда мы столкнулись в воздухе, фашисты начали наступление из района южнее Старой Руссы на Рамушево. Они старались прорваться к своей окруженной армии. Ценой огромных потерь им все-таки удалось соединиться. Между 16-й армией и старорусской группировкой противника образовался перешеек шириною не более восьми километров.
Этот участок мы пролетали минуты за три. Но летать над ним, особенно днем, было очень трудно. Он охранялся сотнями зенитных пулеметов и малокалиберных пушек, по ночам небо прощупывалось десятками прожекторов. Реки Ловать и Пола дважды пересекали перешеек. На них были возведены переправы, через которые противник доставлял своим частям вооружение, продовольствие и боеприпасы.
Наше командование решило во что бы то ни стало ликвидировать этот, так называемый "рамушевский коридор". На земле и в воздухе шли ожесточенные бои.