С открытым лицом

Курчо Ренато

Вторая причина кроется в том, что после убийства Моро была развязана очень сильная полицейская кампания, и у товарищей было много неотложных проблем, которые нужно было решать. Логистические проблемы, проблемы выживания.

Когда позже рабочей группе в составе Аццолини, Бонисоли и Нади Мантовани было поручено подготовить материалы допроса Моро к распространению, в квартире на улице Монтеневозо, где хранились документы, произошел налет карабинеров и арест этих трех товарищей.

Тайник, где хранились протоколы допроса Моро, был построен и использовался бригадирами, которые жили в этой квартире. Когда я встретился с ними в миланской тюрьме вскоре после их ареста, мы говорили об этом деле: они были поражены тем, что те, кто проводил обыск, не обнаружили его. Они сказали мне, что возможны два варианта: либо кто-то заставил документы исчезнуть и прикарманил деньги, либо рано или поздно придется наведаться туда и вернуть награбленное.

Согласно моим знаниям о фактах и людях на сегодняшний день, у меня нет ни малейшего основания полагать, что бригадиры были маневренным и несамостоятельным явлением. Это относится и к похищению Моро. Конечно, со стороны время от времени предпринимались вмешательства, которые достигали определенных результатов, как, например, проникновение Брата Джиротто. Но это были незначительные эпизоды, которые никогда не обуславливали общий ход дела БР.

Эпизод с Моро, насколько я знаю и из того, что мне рассказывали Моретти, Галлинари и другие товарищи, имеет совершенно прозрачную историю, в которой нет никакой тайны. Конечно, я имею в виду работу «Красных бригад», потому что существует множество темных историй, которые вращались и продолжают вращаться вокруг этого дела. Посторонних историй, которые не касаются Бригад и которые должны быть объяснены именно теми, кто в восторге от уродливой литературы призрачных тайн.

Также много говорили о «тайне сумок»: пяти кожаных портфелях, которые были у Моро в машине во время похищения и которые забрали бригадиры. Джулио Андреотти неоднократно заявлял, что опасается появления новых компрометирующих документов, связанных с убитым государственным деятелем, а госпожа Элеонора Моро неоднократно говорила, что в одном из этих портфелей находились очень важные документы. Были и те, кто проговорился, что некое досье Моро, попавшее в руки бригадиров, могло быть настолько важным, что на несколько дней под сомнение была поставлена линия, которую правительство должно было занять по отношению к похитителям.

По поводу документов, полученных бригадирами, мне никто ничего не говорил; и даже вопрос о сумках я не обсуждал подробно с Марио, потому что он не показался мне очень интересным. Помню только, что однажды, когда газеты в десятый раз поднимали эту тему, товарищ, беседуя во время эфира в Ребиббии, фыркнул: «Что за яйца с этими мешками! Все были бы очень разочарованы, если бы узнали, что в них было: в двух — личные вещи и лекарства, в других — дипломные работы, заметки для университета и, прежде всего, письма с просьбами о рекомендациях; много просьб о рекомендациях для всех...».

Никакой тайны, только банальная новость о том, что президент был также прекрасным раздатчиком «добрых слов». Но прежде чем завершить катастрофический баланс после Моро, я хотел бы обратить внимание на любопытное противоречие.

Пока шли внутренние разборки и началась политико-организационная дезинтеграция БР, прокатилась волна желающих вступить в организацию. Из Автономной области, из других вооруженных групп, многие просились в Красные бригады. Причина была не только в увлечении шумной военной операцией, проводимой Бригадами, но, прежде всего, в последствиях жестких репрессий, развязанных после убийства Моро. Боевики более мелких и менее организованных групп чувствовали, что они оказались по горло заняты. Если мы не хотим оказаться в тюрьме или сбежать за границу, говорили они себе, единственный выход — присоединиться к БР.

И эта масса просьб создавала дополнительные проблемы. Во-первых, потому что прибывали более или менее неизвестные люди, чья политическая зрелость, порой весьма сомнительная, не могла быть адекватно оценена: слабость, которая вскоре начнет давать свои плоды с распространением отступников. Затем, потому что расходы организации чрезвычайно возросли: обеспечение безопасности подпольного боевика имело значительную экономическую цену. И наконец, потому что политическая цена была чрезвычайно высока: в ситуации, и без того неспокойной из-за глубоких неразрешенных конфликтов, включение людей извне организации, которые никогда не имели никаких отношений со старой группой, уничтожило любую возможность конструктивного обсуждения и понимания.

Разрыв

Разногласия становились все более ожесточенными, пока не дошли до радикального разрыва.

Как я уже упоминал, во Флоренции мы получили неутешительный ответ на наш «Документоне» и потребовали отставки руководства. Как только мы снова встретились в Турине, внутренняя дискуссия возобновилась с новой силой. В тот момент мы, заключенные, чувствовали себя больше снаружи, чем внутри организации: униженные и оскорбленные руководством, которое даже не рассматривало наши оценки и требования.

Тогда мы решили сделать этот кризис достоянием общественности, хотя и в довольно косвенной форме, через последнее коммюнике, зачитанное в зале суда на апелляционном процессе в Турине.

Посторонние в то время считали, что мы, члены исторической группы, находящиеся в тюрьме, больше не в состоянии вникать в суть политической дискуссии организации. По их мнению, конкретные стратегические решения, которые необходимо было принять, и организация военных кампаний, которым они придавали гораздо большее значение, чем всему остальному, больше не могли нас касаться. По сути, они хотели низвести нас до задачи общей теоретической разработки и чисто культурной поддержки. От этой роли мы решительно отказались: не только потому, что не хотели быть замороженными, но и потому, что, по крайней мере, в отношении меня, я чувствовал, что путь, выбранный исполнительной властью, может привести только к дезинтеграции и катастрофе.