С полемическим задором
Шрифт:
Я хочу вашу душу гиппопотамью
Превратить в пламенеющий стяг.
Или:
Вы обожаете буженину,
А у меня с нее запор.
Это вспомнилось с тех пор, как совет «спрятать» и «никому» был совсем не лишним. Запомнилось и другое:
Как лыко в старушечьих пальцах,
плетущих берестовый туес,
мы будем переплетаться
и расплетаться целуясь.
Может, тогда впервые я почувствовал в том, что пишет Алексей Ивин, н а с т о я щ е е. Несмотря на нередкую неуклюжесть строк, условность рифм, срывы последней строфы стихотворения то в лозунг, то в ничто. Зная характер и начитанность, филологическую
А учились-то мы в семинаре прозы. И за прозу Ивина – столь же неуютную, шаткую, ознобную, как разваливающаяся изба, - досталось ему сполна. И из семинара руководитель его выдавливал – не по «творческой несостоятельности», кому такое могло прийти в голову, а под дипломатическим «мы с вами не сработаемся». Впрочем, не его одного. И на заочное отделение он переводился. И рассказы его «рубили» в журналах опять-таки под неопределенное: «написано-то хорошо, но о чем?! И как: мрачно, безысходно…»
Каждый из нас кое-что вкусил от прелести попыток войти в литературу (просто в литературу, без оглядок на ее советскую ипостась) в эпоху развитого социализма. Ивин, по-моему, перещеголял всех. С бурлацким прилежанием носивший свои стихи и прозу по всем мыслимым журналам и газетам, он будто пробовал на монолитность идеологический бетон. И что же? Бетон устоял. Но, кажется, и Ивин уцелел. И на том спасибо.
А ведь писал-то он не то, что хоть как-то подпадало под известную статью тогдашнего Уголовного кодекса. Просто наша жизнь, просто люди, которых он хорошо знал по своему собственному опыту – детству и юности в вологодской глубинке, семейной молодости в глубинке тверской… Но каждая страница будто говорила: так жить невозможно. А такой вывод, мы помним, никак не предусматривался нашими программами – в том числе журнальными.
В последние годы Ивина стали печатать больше. Но, кажется, он стал меньше писать. И я думаю, что все же миазмы болота застоя подтравили и его. Если бы его творческий путь развивался естественно, если бы его печатали вовремя, то, естественно, тот заряд художественной, эстетической – в интереснейшей форме: эстетизм через антиэстетизм - энергии избежал бы случаев превращения в смерч, крутящийся на месте. А так – случается. При том еще, что писатель дышит пылью рукописей, запертых в ящике его письменного стола. Даже если никакого стола у него нет. Были бы рукописи – губящие и спасающие.
Заглавие этих заметок навеяно словами Блока о «спасительном яде творческих противоречий». Кажется, тот яд, который по вполне естественным причинам вырабатывало творящее сознание Алексея Ивина, начинает становиться целебным. Может быть, не только для автора».
Спасибо, Сергей. Эта твоя рецензия провалялась еще лет пятнадцать, тоже невостребованная, в моих бумагах.
Н.Леонтьев, + Москва. Я отомстил ему в частном письме, если только в справочнике «Московский Парнас- 2000» правильно указан его адрес.
О. Русецкая, Литературная учеба. См. И.Жеглов.
О.Швартина, Молодая гвардия. «С интересом прочитали ваши произведения. Все они написаны вполне профессионально, хорошим литературным языком, но, к сожалению, отобрать что-либо для публикации нам не удалось»
Это февраль 1985 года. Надо комментировать? «Солженицына не читал, но осуждаю». «Вы мастер, но опубликовать
А.Апасов, + Бежин луг. Ну, Апасов опасался, это ясно. Повесть называлась «Проездом». 26 февраля 1996 года он сообщал мне, что в ближайших номерах журнала она не может быть опубликована, а кланяться еще через полгода я не захотел. Стул есть, стол есть, кабинет есть, вот и начальник.
Б.Золотарев, + Советский писатель. Этот был обстоятелен, основателен, умен и даже (наравне с другими) послужил прообразом для одного стилизованного персонажа из «Квипрокво». «Пафос книги А.Ивина в отрицании лжи», - пишет он. Это так, почему нет? Но вот как раз это-то обстоятельство Золотареву и претит. Еще один недостаток Ивина – вычурность, неестественность письма. Следуют цитаты, рекомендовал переосмыслить свои творческие установки. А какие? «Жить не по лжи» нельзя, так что ли? Суровый отлуп датирован 3 мая 1983 г. Эх, времена были: генсек кряхтел, все всего боялись, потому что Андропов-то еще не кряхтел. А я, как упрямый муравей, все-таки хотел опубликовать в «Советском писателе» свой творческий диплом плюс десяток рассказов.
В.Леонов, Московский рабочий, 20 апреля 1990 г., № 675. Мой разговор с ним и с Г.И. Бройдой состоялся 25 сентября 1990 г., а с января по март следующего года я названивал им в надежде, что дело пойдет. Впоследствии я как-то спросил редактора журнала «Лесная новь» В.Леонова, он это или не он, но Леонов из «Лесной нови» отказался от Леонова из «Московского рабочего» и разместил в своем журнале мой рассказ «Дом на крови», да еще с рисунком художника. И видя, как я обрадовался, не заплатил.
В.СЫТИН, Советский писатель. Заметили, что до этой фамилии я все же был сдержан, культурен, вежлив, даже галантен (с женщинами)? Но теперь я буду ругаться по-черному. Потому что этот старый маразматик перепутал всё: имена автора и героев, названия рассказов и местностей, фабулу и сюжетные ходы, сместил и перепутал сцены, а когда я, злой, как черт, обратился к Стригину (зав. редакцией), тот сказал миролюбиво: «Ну, что Вы, это наш старейший, самый уважаемый писатель, очень заслуженный». – «Но он только в фактах ошибся 16 раз, 16!» - вопил я. «Если Вы настаиваете, отдадим Вашу рукопись другому рецензенту», - ворковал Стригин, понимая, что зреет скандал. Эта рецензия – мелочный пересказ сюжетов, и в каждом-то он что-нибудь да перепутал. «Не могу рекомендовать к изданию», - подытожил Сытин, но в заключении отметил «литературные способности» автора. Ребята! Когда Христос говорил о книжниках, что они лицемеры и повапленные гробы, это Он о них (хоть я и сам стремлюсь в их общество). Рецензия датирована августом 1983 г. «А судьи кто? За древностию лет…» и т.д. (монолог Чацкого).
И. Голотина, Московский рабочий, написала, в общем, положительную рецензию, но ведь в издательстве сидели да-а-авние мои знакомцы – К. Ковальджи, Кувалдин, Митрохина, Леонов, Буденная, Лаврин и еще некий Дмитрий Николаевич, директор. Словом, эту свою распрю я уже разбирал в «Мемориальном архивариусе №1» (см. сайт «Проза. ру»). Я всегда был дураком во всем, что касалось закулисной борьбы, интриг, сплетен, а в «коридоры власти» и «ведомства страха» вообще не захаживал; редко-редко удавалось удачно и вовремя лизнуть чью-либо задницу, да и то неубедительно. Прав прозаик В. Поздеев в замечательной сцене, где некий начальник спускает штаны, а подчиненные (авторы) выстраиваются в очередь – лизнуть его теплые ягодицы (там, правда, фигура без штанов подобрана неудачная). Хорошая сцена, чистый сюр, наглядна и поучительна для тех, кто интересуется, каковы у нас взаимоотношения в деловой сфере.