С полемическим задором
Шрифт:
И.Гин, + Север. Один из посульщиков петрозаводского журнала. Ничего не сделал для меня. Уж не Гусаров ли М. был тогда там главным редактором? Отказ 22 октября 1980 г. – не гожи «Томление духа», «Повсюду страсти роковые» и «Третий лишний». «Всего доброго», прощается Гин.
В.Сергеев, Север. Не знаю, кто.
И. ЖЕГЛОВ, Молодая гвардия. Покойник проводил политику партии и комсомола и утолял этими мелкими молодогвардейскими книжками тщеславие маловысокохудожественных авторов. Я не удостоился этой чести, хотя не раз туда обращался. Его отказ датирован 14 марта 1989 г., со ссылкой на В.Ягунина. Стоит подпись О.Русецкой, редактора из его отдела. В следующем году, сославшись на то, что количество позиций плана сокращено в 2.5 раза, возвратил рукопись, якобы чтоб не лежала мертвым грузом, сулил опубликовать в 1992 г. Редактор уже другой - И.Шевелева.
Волокитчики, в чистом виде!
Л. Антопольский. Повесть «Плеть и обух» тогда называлась рассказом. 21.9.1982 г. Антопольский счел почему-то, что в Шаутине я изобразил сверхчеловека, который сам вершит суд и расправу, что это Достоевский водит моим пером. Жизнь, дескать, изображена фантастически-ненастоящая. Что ж: я и сам не был доволен этой вещью и потом без конца правил. На какое издание работал Антопольский, из рецензии не ясно, а я забыл, куда ее носил.
И. Шевелева, + Молодая гвардия. См. И. Жеглов. С Шевелевой я и в МО СП РФ потом сталкивался и прежнее впечатление нисколько не улучшил.
Н.Климонтович, + Новый мир. Сей писатель навредил лишь пару раз, зато чем-то достал. По-моему, он потом публиковал в «Октябре» рыхлые свои мемуары, и обнаружилось, что его претензии ко мне применимы к нему же самому. Не преминул воспользоваться этим. Повесть «Полина, моя любовь» не заслужила его одобрения: вялая композиция, робкий и стертый язык, задиристый стиль, размытость мысли и темы. Хотел-де написать «песнь песней», а написал общее место. И вообще: нечего писать, как будто ты первый литератор на свете. А я? Кто я, по-твоему? Вот у Гете в «Вертере» есть дар, а у Ивина в «Полине» нет. Банальности сплошные. «Однако я не могу сказать, что повесть целиком неудачна». Вот такая вот высокая оценка. К сему Климонтович. 10 июля 1983 г.
– Повесть «Неприкаянный» (ныне роман «Исчезновение») также не понравилась члену СП: клиническая картина острой ипохондрии, автор-де в этом силен. Композиция рыхлая: цепь рефлексий. «Автор пишет местами просто отлично, тем не менее, я воздержался бы предлагать эту повесть вниманию редакции». Почему? Частный случай: ну, жил такой «неудачник Катанугин, ну и что? Этого мало даже для двухстраничного рассказа». К сему Климонтович, 2 января 1983 г.
С.И. Телятникова, + Столица. Издательство образовалось в годы перестройки, и я надеялся, что там меня наконец-то «откроют». Но Телятникова жаловалась на нехватку бумаги, сокращение планов, неблагополучную конъюнктуру рынка, а чтоб рукопись не лежала, возвращаем ее вам. 4 февраля 1991 г.
Н. Долотова, Новый мир. Эта отказывала часто, хотя выступала всегда как передаточное звено между рецензентами и автором. Завернула «Томление духа» с рецензией Степанидина 27 ноября 1982 г. и роман «Квипрокво» 13 сентября 1989 г. с рецензией Рыбакова. «Всего вам доброго. С уважением, старший редактор отдела прозы». Интересно, думаю я сейчас, а есть в редакциях симпатичные секретарши? Эта, помню, как бы заблаговременно извинялась за всех, но вид при этом был: заходите еще, писака несчастный. И я заходил. А надо было прямо к Залыгину, и покруче с ним, и построже. Проняло бы, я уверен. Мой призыв: молодые, не стесняйтесь, если чувствуете силу, нет среди ваших оппонентов ни одного умного.
Т. Бобрынина. Эта отнеслась к «Исповеди Никиты Кожемяки» как к произведению холодному. Поскольку упоминается Лаврин, значит, я носил ее в «Юность». «Может, еще кто-то из членов редколлегии посмотрит?» – вопрошала Бобрынина 18 декабря 1989 года. Э, наследники Катаева, Полевого и Дементьева! Вам и сейчас эту вещь «не потянуть», потому что не ваше – вообще все художественное, а комсомольское круть-верть – это же не проза.
Г. Степанидин, Новый мир. Рецензировал «Кремнистый путь», дипломную работу выпускника Литинститута, пять новелл, объединенных одним героем Гурием Гараниным (остался, по-моему, только в одном рассказе, да и то превратился в Светку, незадачливую «разведенку»). Нашел, что эти пять рассказов и доработке-то не поддаются, и просил редколлегию «НМ» не беспокоиться. Наговорил он много, но я, помню, даже не обиделся: настолько всё не по делу. Преподнес мне подарок ко дню рождения - 17 ноября 1982 г.
Г.Н.Гусева, + Другие берега. Если только я чего-то не путаю, жила с дочерью на проспекте Мира у ВДНХ и издавала новый, «тематический» журнал. Ходил к ней прямо на квартиру, собачился там с ней, и она, помню, все пыталась покрыть меня А.Битовым: Битова-де даем в номере, вот Битов – это да. Так что берега те же: талант как контраргумент против таланта же, не лезь поперед батьки в пекло.
М. Вирта, + Дружба народов. Всем хорош автор, писала Вирта, но авторская позиция вызывает протест. Две страницы идейного спора. Вывод: и вообще, нечего так плохо отзываться о рецензентах (а я чуть раньше без всякой галантности обложил Н.Воробьеву из того же печатного органа). Так что ни в стихах (М.Вирта), ни в прозе (Н.Воробьева) мне не повезло. Говорят, с редакторшами надо спать (на опыт героев Маканина сошлюсь), но я не пробовал.
Н. Буденная, Московский рабочий. Дочь маршала понимала ли что в литературе, не знаю. 5 июня 1991 г., вх. №352, она информировала меня о получении рукописи. Толку-то…
Н. Воробьева, Дружба народов. А, вспомнил! Вот почему я на нее окрысился: роман «Исчезновение» (он же «Савелий Катанугин», он же «Неприкаянный») был только что написан, и я захотел удивить литературную общественность. И нарвался на Воробьеву. А что ты хотел, Максуэлла Перкинса видеть на Воровского, 52? Чего ему там делать? Все наши Хемингуэи и Фитцджеральды сразу дают деру на Запад. Потому что по заслугам мастеров в России не ценят. Тем более, сразу. Вот помрет, посмотрим. Так что, подруги, я и сейчас отнесся бы к вам не лучше, чем в молодости. У вас товар гниет на корню. А не все же «шестерки» и одновременно гении. Таким сочетанием, по-моему, вообще один Бомарше обладал: и богат, и славен, и современникам мил. Да еще вон г–жа Роулинг. Отписка Н.Воробьевой датирована 2 ноября 1983 г., №927.
С.Ф.Дмитренко, + Литература. Жизнь сложна: Дмитренко и в СПИСКЕ моих ДРУЗЕЙ есть. Я был сердит за то, что он постоянно язвит. Воздержусь от дружеских разбирательств, а лучше приведу здесь его рецензию. Несостоявшийся проект заключался в том, чтобы в «Лит. учебе» опубликовать мои стихи с его критическим разбором: обоим была бы польза.
«Спасительный яд слова
Если когда-нибудь литературоведение сольется с астрологией, - а чего только не бывает под нашей неверной луной, - то исследователи с радостью прозревших укажут, что Алексей Ивин родился в год Змеи под знаком Скорпиона. А вслед за тем с напором логизации объяснят те черты его лирики, которые, конечно, не могли не заметить читатели настоящей подборки, - чувство неуюта, тяготы, недомогания, тоски, хандры, сплина…
Цель моих заметок, как я ее понимаю, скромнее. Стихи объяснить нельзя. Но рассказать о стихах и о человеке, их написавшем, можно. Для современников и господ ли, товарищей ли потомков.
Алексея Ивина я знаю лет пятнадцать, с той самой поры, когда юбилейный, съездовский и т.п. 1976 год стал и для нас, грешных, знаменательным – мы поступили в Литературный институт.
Сентябрьским днем после лекций повезли нас в музей Маркса и Энгельса, тот, что раскинулся на задворках другого музея – изобразительных искусств имени Пушкина. Ехали троллейбусом, бульварами: Тверской, Суворовский, Гоголевский. Путь недолгий, но в руках сокурсников мелькали какие-то листки с машинописью. Что-то читали. А когда вышли у «Кропоткинской», возник довольно яростный разговор. «Нельзя, нельзя так», - почти кричал, шагая по Волхонке, Валерий Кулешов, канувший вскоре после окончания института в пространствах России прозаик удивительных творческих задатков, то раздавливаемый обожествлением Достоевского, то взлетавший высоко над всеми нами силой точно, единственно написанных слов. Но вот чуть ли не междометиями бранил этот пока и нам неведомый Кулешов высокого, но сутулого парня в очках с толстыми стеклами. А шагавший по другую руку от него другой «столп» нашего курса Сережа Баймухаметов, - о, ведь он поступил в институт с напечатанной повестью, редчайшая по тем временам история, как же! – Сережа, невидяще всматриваясь куда-то далеко-оо вперед (любимая, как вскоре стало понятно, его мина), повторял, как бы смиряя страсть Кулешова: «Ничего, ничего… Он это перерастет, он это перерастет…»
Уже бродя среди экспонатов музея, я узнал, что Алексей Ивин дал ребятам почитать свои стихи. А они, значит, отозвались. Литинститутцы прекрасно знают об этой атмосфере неутихающего спора, царящей на первых курсах. Обычное дело, к чему как нельзя более подходит совет: не берите себе в голову. Алексею посоветовали: спрячь подальше и никому не показывай. Не знаю, прятал он или нет (думаю: едва ли, жажда творчества начисто лишила его инстинкта самосохранения, и слава Богу), но мне стихи почитать дал.