С полемическим задором
Шрифт:
В условиях мелкодушного разброда и оскудения, подобного нашему теперешнему, когда нравы, помыслы и устремления мельчают, и сформировался немецкий романтизм с характерным для него воинствующим идеализмом, который был противопоставлен собственнической, узкопрактической, меркантильной философии заурядного бюргера. Вереницей шаржированных кукол проходят эти бюргеры в произведениях Гофмана: педантствующие ученые мужи, занимающиеся наукообразной болтовней, чиновники, вершители бумажных дел, чванливые князьки, дилетанты всех мастей, в особенности от искусства, олицетворением которых стал кот Мурр.
Пора Шиллера в известном смысле закончилась. Все больше теперь культивировалась немецкая народная песня, издревле отличающаяся фантастичностью образов и вместе с тем грубоватым сатирическим духом. История Петера Шлемиля, потерявшего свою тень, история, в которой переплетаются эти два плана и где благодаря этому нагнетаются горько-комические ситуации, - прямое тому доказательство. Эта двуплановость характерна и для Гофмана, и для Гейне, стихотворения которого и заземлены, и возвышенны одновременно, и для Новалиса. А изображать два плана, Бога и дьявола, добро и зло – это уже значит изображать жизнь как она есть, не упрощая ее. Изображать противоречие, кроме того, значило носить его в душе. Не случайно некоторые немецкоязычные писатели тех лет, обостряя этот внутренний конфликт, довели его до крайних пределов, до душевной болезни, но так и не смогли найти точку опоры: Г. Клейст, К.Ф. Мейер, Ф. Гёльдерлин. Вина за трагические судьбы многих немецких писателей лежит на самодовольном филистерстве, о котором с такой злостью писал Гейне и которое бичевал Гофман.
Гофмановские энтузиасты, встречая упорное сопротивление косной толпы, глухой к искусству, повергаясь в отчаяние, тем не менее находят сочувственную поддержку добрых сказочных сил – именно потому, что они, энтузиасты, ратуют не за схоластику, не за метафизику, а за природную сообразность. Феи, колдуны, алхимики, маги – порождения животворящей природы, в то время как разнообразные буквоеды стремятся разложить ее по полочкам. Романтики, отбрыкиваясь, если можно так выразиться, от рационализма ХУ111 века, впервые и дерзко заявляют, что познать природу полностью, равно как и душу, нельзя, это тщетные потуги. И ссылаются при этом на духовидца Сведенборга, на кельтский и древнегерманский эпос. Объяснение природных явлений без вмешательства троллей, эльфов, магических и неопознанных сил перестает их устраивать. И даже обижает. Профессор Мош Терпин, который подвергает ревизии и цензуре солнечные и лунные затмения, нелеп. Многие романтики недолюбливали завершенное знание, за что и получили от советского литературоведения ярлык реакционных.
Метафизика в княжестве Пафнутия и его преемника Барсануфа – основа государственного строя. Состояние государства, при котором стала возможна столь быстрая карьера уродца Цахеса, можно назвать современным термином «конформизм». Здесь все конформисты. Характерно, как быстро меняет свое первоначальное убеждение Фабиан, побывав на литературном чаепитии у Моше Терпина; околпаченный общественным мнением, даже он считает, что стихи, которые прочитал Балтазар, принадлежат Цинноберу и что тот справедливо пожинает лавры.
Эта мысль Гофмана – почти провидческая: мутант искажает поле восприятия вокруг себя. Сто лет спустя, опираясь на неумение и нежелание толпы дифференцировать добро и зло, Гитлер сколотил свою смертоносную партию, а затем начал войну. Гости Моше Терпина – стадо филистеров; и как стадо, они бредут, понукаемые злой волей Циннобера.
Гофман как художник – прежде всего за ценность моральных категорий. Поэтому он против машинизации, усугубляющей глупость филистера, поэтому он за «лиц, любящих полную свободу во всех своих начинаниях…» Такие люди жили при князе Деметрии: «всякий (…) непоколебимо верил во все чудесное и, сам того не ведая, как раз по этой причине был веселым, а следовательно, и хорошим гражданином».
Но все изменилось, как только к власти пришел Пафнутий. Описание того, как Пафнутий насаждал просвещение, сплошь издевательское. Мысль ясна: всякое просвещение вредно, если оно губит душу человека, уничтожает веру в прекрасное, в чудеса. Просвещение Пафнутия – рай для филистеров. «Вырубить леса, сделать реку судоходной, развести картофель, улучшить сельские школы, насадить акации и тополя, научить юношество распевать на два голоса утренние и вечерние молитвы, проложить шоссейные дороги и привить оспу» - это еще не все.
Писатель прежде всего озабочен нравственным совершенствованием. Интересно, что у Достоевского также встречаются подобные мысли (а мы знаем, что его ранние вещи возникли не без влияния немецкого романтика), а у Мережковского (или Хомякова?) есть стихотворение, где такое же, как у Гофмана, перечисление благ технизации и просвещения заключается словами: «Но если нет любви в сердцах, Ничто вам не поможет». Изгнав поэтов, фей и колдунов, Пафнутий создает государство филистеров, ремесленников, пивоваров, людей, для которых печной горшок всего дороже. Вся мощь сатирического таланта Гофмана направлена против них.
Люди, наиболее ненавистные Гофману, уподобляются автоматам, куклам, марионеткам; напротив, герои, симпатичные автору, полнокровны. В новелле «Песочный человек» студент Натаниэль прямо влюбляется в куклу Олимпию. Балаганная стихия вообще распространена в произведениях Гофмана. Есть персонажи, которые просто собраны, свинчены наподобие игрушек. Благодаря этому создаются комические, гротесковые ситуации: крошка Цахес, например, во время революционного возмущения народа гибнет в ночном горшке. Отсюда до эстетики абсурда уже совсем близко, хотя пройдет целое столетие, прежде чем она расцветет в европейском искусстве.
Протест против бездушной обывательской жизни заключен в образах (если этот термин вообще применим к героям Гофмана) немногих энтузиастов. Их усилия направлены на восстановление природосообразных отношений в обществе. Студент Балтазар, референдарий Пульхер, претерпевший из-за Цахеса, виртуоз Сбьокко, Фабиан, поплатившийся за свои ложные шаги необыкновенными свойствами сюртука, - все они стремятся к восстановлению справедливости. В этом им помогает чудодей Проспер Альпинус, который творит чудеса из соображений высшей справедливости, а не только по душевной доброте и личному капризу, как фея Розабельверде.
Бюргер, гоняющийся за ложными ценностями, иногда побеждает энтузиаста, иногда же, как в «Крошке Цахес», посрамлен сам.
[…]
Характерно, что люди, не живущие в государстве Пафнутия и, следовательно, не помешавшиеся, принимают все вещи в их истинном назначении. Они сразу же узнают в министре иностранных дел Циннобере редкостную обезьянку, потому что им в отличие от бюргеров нет смысла трепетать перед выскочкой, занявшим высокий пост благодаря трем золотым волшебным волоскам. Вещи они воспринимают такими, какие они есть, не придавая им сверхъестественной силы. В бюргерском же государстве, по замечанию Н.Я. Берковского, «у вещей власть и активность, вещи наступают, а человек спасается».