С третьей попытки

Слободской Николай

Вполне возможно, что так оно и было. Но есть, однако, и существенный факт, плохо вписывающийся в доморощенную конспирологию моего знакомого. Пескарь, вне всякого сомнения, был теснейшим образом связан с одной из городских криминальных группировок, возглавляемой местным уголовным авторитетом, известным под кличкой «Тимоша». Никто не говорил о близком приятельстве этого откровенного бандита, имевшего соответствующую родословную и личную биографию, с внешне вполне респектабельным и законопослушным Пескарем, ни разу не побывавшим под судом и следствием. Вероятно, они как-то контактировали между собой, но этих отношений не афишировали. Тем не менее, тот факт, что братки из Тимошиной ОПГ облюбовали в качестве места своих постоянных встреч и дружеских застолий уже упомянутую харчевню Три пескаря – днем там мог столоваться кто угодно, но попозже вечером, туда не стоило соваться посторонним, все столики были заранее «заказаны» для своих, – неопровержимо свидетельствовал о существовании каких-то серьезных соглашений между этими высокими договаривающимися сторонами. Но еще более важным подтверждением альянса «Пескарь-Тимоша» служило то, – хорошо известное компетентным органам – обстоятельство, что почти все крупные Пескаревы сделки обеспечивались

кредитами Волго-Камского инвестиционного банка, в котором Тимошины подельники были главными акционерами и распорядителями финансовых операций. Ясно, что взаимоотношения упомянутых сторон далеко выходили за рамки обычного «крышевания» и основывались на неких совместных деловых проектах. Что-то они, по-видимому, совместными усилиями «от­мывали», «отжимали» и проворачивали. Возможно ли, чтобы стоявшие за плечами Пескаря чекисты смотрели сквозь пальцы на его заведомо противозаконные махинации в сговоре с матерыми уголовниками и даже поощряли такую «коммерцию»? У меня нет уверенного ответа на такой вопрос, но мой пресловутый знакомый, выслушав мои сомнения, просто отмахнулся от таких аргументов, сказав: «Ну и что? Может, у Тимоши был тот же самый куратор, что и у Пескаря?»

Откуда я могу знать, возможно ли это или вовсе невероятно? Всё, что я слышу и вижу в последние десять лет, не дает мне ни малейшей возможности разобраться в происходящем, да и острого желания выяснить подоплеку этой жизни у меня не возникает. Как я уже говорил, что чекисты, что воры в законе, что православные иерархи, что звезды эстрады – все они настолько далеки от меня и настолько чужды – словно жители каких-то далеких африканских стран – моим обыденным понятиям, что делать о них какие бы то ни было предположения, я не решаюсь. Что в их среде возможно, а что совершенно непредставимо? Бог их ведает!

Но вот в чем я совершенно уверен – так это в том, что читатель уже потерял терпение и клянет мою всегдашнюю склонность к длинным отступлениям и разглагольствованиям на отвлеченные темы. Дескать, автор опять, забыв про свое повествование, на протяжении трех страниц предается рассуждениям и предположениям, не имеющим прямого отношения к рассказываемой истории. Не стану оправдываться – недостатки и слабости своей литературной манеры я вижу не хуже любого читателя. Но в данном случае, я считаю, нужно принять во внимание жанровую специфику сей повести. Если бы речь шла о детективе, можно было бы не заботиться слишком о правдоподобии описываемых событий и не обосновывать всеми возможными способами реалистичность восхождения Пескаря к желанному уровню богатства. Читатели детективов привыкли к различного рода отклонениям от привычного хода событий, наблюдаемого в повседневной жизни, их не удивишь чудаковатыми персонажами или экзотическими мотивами их поведения – всё это благодушно списывается на присущие жанру условности, облегчающие писателям сочинение эффектных загадок. Пусть в жизни такое и не встречается, но зато какой замечательный сюжет удалось построить автору, воспользовавшись этим малозначимым отступлением от строгого следования суровой правде жизни. Однако наша повесть построена иначе, чем стандартный детектив, и представляет собой нечто, заслуживающее, как мне кажется, названия «история из жизни». То есть повесть, сугубо реалистическая по своему сюжету, хотя и выделяющаяся на унылом фоне нашего каждодневного существования благодаря редкому стечению необычных обстоятельств. А посему мне крайне не хотелось бы, чтобы история покойного Пескаря и его безутешной супруги, воспринималась читателем как красивая сказка: был, дескать, такой премудрый Пескарь, которому попала в руки золотая рыбка, сделавшая его чуть ли не вельможей, но потом что-то пошло не так, и сам Пескарь бесславно сгинул, а жена его возвратилась в свою старую хату с разбитой стиральной машиной. И я, соответственно, стараюсь подстелить в скользких местах соломки, чтобы избежать такого впечатления от рассказываемой истории. Это после знакомства с историей Али-бабы и сорока разбойников было бы глупо задаваться вопросом: А как отреагировали окружающие на неожиданное появление богатства у бывшего бедняка, промышлявшего заготовкой дров? Не заинтересовался ли этим фактом какой-нибудь арабский криминальный авторитет и не дошли ли слухи о нем до жадных приспешников султана? Сказка выносит всю такую прозу жизни за скобки, предполагая, что и ее слушатели сделают то же самое. Но я, как автор, взявшись за «историю из жизни», лишен такой возможности и вынужден какими-то способами обосновывать описываемые события, не забывая о той реальности, в которой действуют герои. Насколько мне это удалось – судить читателю, но я приложил все старания, чтобы наилучшим образом выполнить поставленную перед собой задачу.

3

Теперь я могу покончить с затянувшимся отступлением от непосредственного изложения событий и рассказать о той сделке века, которая – по замыслу – должна была принести феноменальные барыши и означать очередной взлет Пескаря с вознесением его на следующую ступеньку социальной пирамиды, но на деле привела этого везучего до тех пор пройдоху к печальному финалу.

В один прекрасный осенний день Пескарь, видимо, давно готовившийся к этому рывку, занял, у кого только смог, кучу денег, взял кредит на колоссальную по его меркам сумму в родном (читай Тимошином) Волго-Камском банке, оформил какие требовалось бумаги, набил наличкой уже не дипломат, а прямо-таки большую спортивную сумку (на неизбежные расходы, которые невозможно оплатить по безналичному расчету) и под охраной двух особо доверенных мордоворотов отбыл куда-то в Прибалтику. Через неделю он вернулся в сопровождении огромной транспортной фуры, доверху набитой компьютерами новейших моделей и разнообразными приладами к ним. Товар был выгружен в специально арендованный для этой цели склад, охраняемый какими-то крутыми профессионалами. А уже на другой день некие люди, предъявив подписанные Пескарем контракты и другие необходимые документы с подписями и печатями, резво сгрузили все коробки в свои транспортные средства и уехали в неком – только им известном – направлении. След их растаял, и никто, похоже, даже не пытался его всерьез разыскивать. Дело было сделано ловко, оперативно, аккуратно – комар носа не подточит.

История умалчивает, побледнел ли или наоборот побагровел Пескарь, узнавший о происшествии, и хватался ли он рукой за сердце или, жутко

матерясь, брызгал слюной и топал ногами, но какая-то реакция с его стороны, безусловно, была – не мог он хладнокровно выслушать такое известие. Он уверял, что предъявленные налетчиками документы поддельные, и ничего подобного он не подписывал. Но имело ли это теперь значение? Заявление в милицию о краже Пескарь подал, и, вероятно, было заведено соответствующее уголовное дело, но ни заявитель, ни принявшие от него заявление не связывали с этим делом никаких надежд на будущее. Ищи ветра в поле. Тем не менее, получивший сокрушительный удар Пес­карь, лишившийся в течение какого-то часа основной части своих капиталов, не впал в апатию и не наложил на себя руки, а в течение нескольких дней пытался что-то выяснить и как-то разрешить ситуацию с наименьшим ущербом для себя. Жена потом рассказывала следователю, что в эти три или четыре дня Виктор приходил домой очень поздно, весь измотанный и неразговорчивый, и, хлопнув полстакана водки, тут же валился спать, а рано утром опять куда-то уезжал – и опять до поздней ночи. Ей он ничего толком не объяснял, и кое-какие обрывки информации доходили до нее через знакомых – таких же «домохозяек», которые что-то слышали о Пескаревых проблемах от своих супругов, занимавшихся теми же делишками, что и ее муж.

По сведениям, полученным позднее, Пескарь подозревал в организации всей проделки с его компьютерами Тимошу и его шайку – во всяком случае, такие мысли он высказывал в кругу своих ближайших сотрудников. И действительно, такое предположение напрашивалось само собой. Именно тесно сотрудничавшим с ним бандитам было проще всего провернуть такое дело: они были в курсе всех деталей компьютерной сделки и легко могли оформить нужные бумажки, заранее зная, что, где и когда будет происходить. Соблазн прикарманить весь барыш от продажи ценного товара, забрать за долги перед банком все Пескаревские магазины, да еще оставив при этом ограбленного Пескаря в неоплатном долгу, был слишком велик, чтобы не придти в голову прожженным жуликам. Когда появляется возможность рывком перетянуть всё одеяло на себя, любые прошлые договоренности между партнерами легко теряют свою прочность, если за ними не стоит некая внешняя сила. С другой стороны, Тимоша и его дружки до самого последнего момента в этой истории продолжали утверждать, что за пресловутым «грабежом» стоял сам Пескарь, заранее спланировавший от начала до конца всю компьютерную аферу. На сторонний взгляд, их подозрения звучат даже более убедительно, чем Пескаревы обвинения своих блатных партнеров. Дескать, Пескарь, сволочь этакая, решил всех надуть, набрал долгов и таким образом превратил в товар основную часть своих капиталов, после чего сам же умыкнул ком­пьютеры (то есть продал их какому-то стороннему покупателю, а полученные денюжки перевел на какие-то лишь ему известные счета за рубежом) и теперь он – по всем документам – банкрот и взятки с него гладки. Но зря он надеется, что ему это сойдет с рук – не на тех напал. У нас свои методы взыскания долгов: отдаст всё до копеечки и будет еще рад, что остался в живых, – пусть покукует, гад, на инвалидскую пенсию.

Как там на самом деле было, до конца осталось невыясненным. Ясно только одно: огромные – по меркам описываемой среды – деньги (стоимость всей партии компьютеров) исчезли и больше на поверхности не появлялись. Кто их прибрал к рукам? Пескарь? Тимоша? Если считать, что подозрения партнеров относитель­но друг друга были не беспочвенны и один из них оставил другого в дураках. И помогал ли им кто-то провернуть всё это дело, требующее участия неких исполнителей со стороны? Если у них, действительно, был куратор (я сам начинаю как-то склоняться к этой версии), то на чьей стороне он выступил – а, может, он сам и возглавил организацию всей аферы? Хотя, конечно, он мог ничего и не знать про планы своих подопечных – ушли они из-под его контроля.

В то же время, нет серьезных оснований совсем отбрасывать тот вариант событий, в котором фура компьютеров была экспроприирована какими-то лихими ребятами со стороны, выехавшими, так сказать, в этот город на гастроли. Разведка донесла – прибыли, изъяли желаемое – и были таковы. Больше они в этой истории не появятся. Думать об этом и строить всякие предположения можно сколько угодно, но окончательного решения нет и не предвидится. Могло быть так, но могло – и этак. Не исключаю, что у милиции, которая, в конечном итоге, серьезно занималась расследованием обстоятельств смерти нашего героя, были и некие – не дошедшие до меня – дополнительные данные на этот счет. Но осведомленные об этих подробностях милиционеры, передавая из уст в уста занятную историю, даже в своей среде о них умалчивали. Да и понятно – чем меньше знаешь, тем спишь спокойнее.

Однако нам не стоит особенно сожалеть по этому поводу, потому что тот давний криминальный эпизод с хищением компьютеров – лишь присказка, только описание фона, на котором разворачивалась наша история из жизни. Прологом к нашей истории стало исчезновение Пескаря. Дня через три после пресловутого «грабежа» Виктор уехал, как и до того, рано утром, и, как всегда, было неизвестно, куда. По делам! – вот и весь сказ. Правда, пообещал, что в этот раз постарается вернуться пораньше. По словам жены, он даже невнятно намекнул, что, может быть, они куда-нибудь выберутся вечером. Но именно в этот вечер он не пришел. Ни пораньше, ни попозднее, и даже с утра дома он не появился. Нельзя сказать, что это можно было назвать незаурядным случаем, – хотя и не часто, но всё же случалось, что Пескарь возвращался домой лишь к исходу следующего дня и отговаривался какими-то очень срочными делами. Однако, учитывая то, что ей стало известно в предыдущие дни, Анна Владимировна умеренно обеспокоилась: Куда пропал-то? Мог бы и позвонить. Напрасно прождав мужа еще сутки, она попыталась разыскать Пескаря по телефону, хотя это было совершенно не принято в их семейной жизни – муж считал, что семья и работа не должны пересекаться, и она привыкла не лезть, куда ей не положено: придет и сам расскажет всё, что ей следует знать. Но сейчас ситуация явно вышла из обыденных рамок, и просто сидеть и ждать она уже не могла. Однако там, где он мог быть и где могли знать о его местонахождении, ничего утешительного и определенного выяснить ей не удалось. Пескаревы служащие сами были в недоумении и тревоге. Хозяин уже два дня не давал о себе знать, а слухи о его грядущем (или уже свершившемся?) крахе и его остром конфликте с Тимошей были в полном разгаре. Они сами пытались выведать у Анны Владимировны хотя бы крохи информации о текущем положении. Что им делать и куда им плыть, и даже кто у них теперь хозяин: по-прежнему Пескарь или уже кто-то другой? Естественно, подобные вопросы вселяли неуверенность и не давали им спокойно работать. Но что она могла им сказать, когда и сама не знала, что ей делать и на что надеяться.